с кроватей снимали – так я работала за двоих, видит бог; а какую настойку из бузинного цвета я сделала – диво! Я подаю ее вместе с хересом, хотя сестрица Глегг всегда твердит, что я слишком много трачу. А ежели я люблю, чтоб у меня платье было в порядке, и не хожу по дому пугалом, так зато никто в приходе про меня не скажет, что я сплетни развожу или сею раздоры, потому что я никому худа не желаю; и коли кто пришлет мне пирог с мясом, внакладе не останется, – мои пироги поспорят с лучшими из соседских. И белье всегда в таком порядке, что, умри я завтра, мне не было бы стыдно. Ни одной женщине не дано сделать больше того, что она может.
– Но все это, знаешь, ни к чему, – вздохнула миссис Пуллет, склонив голову набок и с чувством глядя на сестру, – если твой муж порастрясет все деньги. Оно, конечно, если вас пустят с торгов и чужие люди купят вашу мебель, приятно думать, что ты протирала ее как следует. А твое белье с девичьей меткой может разойтись по всей округе. Печально это будет для нашей семьи. – Миссис Пуллет медленно покачала головой.
– Но что я могу поделать, сестрица? – повернулась к ней миссис Талливер. – Мистер Талливер не такой человек, чтобы ему указывать… даже пойди я к пастору и слово в слово заучи, что` сказать мужу для его же пользы. Да я и не смыслю, Бог свидетель, как это давать деньги на проценты и всякое такое. Я никогда не разбиралась в мужских делах, как сестрица Глегг.
– Ну, ты в этом вроде меня, Бесси, – заметила миссис Пуллет. – Я думаю, было бы куда приличнее, если бы Джейн почаще протирала зеркало в простенке – оно все в пятнах, я видела в прошлое воскресенье, – а не указывала людям, у которых доходы больше, чем у нее сроду бывало, что им делать со своими деньгами. Но мы с Джейн никогда ни в чем не сходились: она все носила только в полоску, а я люблю в крапинку. Ты тоже любишь в крапинку, Бесси, мы всегда в этом заодно были.
Растроганная этим воспоминанием, миссис Пуллет с чувством посмотрела на сестру.
– Да, Софи, – подтвердила миссис Талливер, – я помню, у нас обеих были одинаковые платья, голубые в белую точечку, – у меня и сейчас есть такой лоскут в одеяле; и ежели б ты пошла к сестрице Глегг и уговорила ее помириться с мистером Талливером, ты так бы меня одолжила. Ты всегда была мне хорошей сестрой.
– Ну, по-настоящему Талливер сам должен пойти к ней, и извиниться, и сказать, что наговорил все это сгоряча. Если он занял у нее деньги, нечего ему так высоко себя ставить, – заметила миссис Пуллет, симпатии которой не могли поколебать ее принципов: она не забывала, как должно рассуждать людям с независимым состоянием.
– Что об этом толковать, – чуть не со слезами проговорила бедная миссис Талливер, – даже стань я перед Талливером голыми коленями на камни, он бы все равно этого не сделал – слишком он гордый.
– Ну не хочешь ли ты, чтоб я уговаривала Джейн просить у него прощения? – сказала миссис Пуллет. – К ней и так-то подступу нет; хорошо, если норов не доведет ее до сумасшедшего дома, хотя в нашей семье никто еще не сходил с ума.
– У