Ну да! Я не говорил «подводная лодка», я говорил «темно, тонут, задыхаются». И я вижу катастрофы обычно дня за два. А о гибели "Курска" объявили через несколько дней после. И всё! Уже, типа, не считается…
– Видишь катастрофы? – нахмурился Александр.
– Не талант а сплошное проклятье, – криво улыбнулся Савелий. – И толку от него никакого. Время и место мне не показывают.
– А как видишь? Во сне?
– Да если бы… Ото сна хоть проснуться можно. Не знаю, как объяснить… – он подумал немного и продолжил: – Вот что бы ты чувствовал, если бы твоя дочь оказалась в той школе, в Беслане?
Александр отшатнулся и побледнел.
– Согласись, что узнать из телевизора о трагедии с чужими детьми и самому потерять ребёнка, это несколько разные ощущения.
– Конечно, – кивнул Александр.
– Так вот: я не просто вижу трагедию, я впадаю в депрессию, словно там будут мои дети или родители. И одновременно в ужас, как если бы сам там погибал. И заканчивается это только тогда, когда событие происходит. Такое ощущение, что тот кошмар, который обрушился на родственников погибших, перекладывают наконец с моей души на них. Мне даже телек смотреть не надо – могу с точностью до минуты почувствовать, что оно реализовалось.
– Но как? – недоумённо переспросил Александр. – Ты же знаешь, что твоих родственников там быть не может.
Савелий печально развёл руками:
– Каждый раз, когда это заканчивается, я задаю себе тот же вопрос. Но это состояние не подчиняется разуму. Как приступ. Есть такое понятие у психиатров – паническая атака. Только мои отличаются тем, что я ещё и картинки вижу… вроде воспоминаний.
Савелий глубоко вдохнул, закрыл глаза и начал рассказывать, пытаясь максимально доступно переложить в слова, как это происходит:
– Сначала просто предчувствие: что-то случилось. Сердце заколотилось, дыхание остановилось. Потом начинает конкретизироваться. Типа, как если бы к тебе пришли полицейские и смотрят на тебя с сочувствием, достают фотографии и говорят: «посмотрите, нет ли среди них ваших знакомых». И ты думаешь: «Господи! А ведь сын дома не ночевал», и смертельно боишься взглянуть на эти фотки. Но это всё равно сделать придётся, сколько не оттягивай, и ты начинаешь их просматривать. И видишь эти обугленные тела и в каждом узнаёшь своего ребёнка, или отца, или мать, или жену… А потом начинаешь представлять, каково ему было, и понимаешь, что лучше бы вместо него там был ты. Это было бы очень больно физически, но не так мучительно больно душевно. А потом накатывает понимание, что последняя его мысль, когда нервная система уже отключила болевые рецепторы и он уже почти в раю… последняя его мысль была о тебе, о матери, отце, ребёнке, которых он оставляет. И он молится, чтобы ты пережил, чтобы заново научился жить… без него.
– Одесса? – тихо спросил Александр.
Савелий отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слёзы. Но не вышло – несколько рядом стоящих экстрасенсов, как оказалось, тоже внимательно слушали его, с широко открытыми от ужаса глазами.
– Кошмар! –