от меня – лучшее, что могли сделать родители, – признавался Леня Марине. Рассказывая об этом, он избегал смотреть ей в глаза, ибо боялся, что лопнет от гордости, если будет слишком долго упиваться ее восхищением. – Ничто так не способствует прогрессу, как безвыходное положение, и сам я не осмелился бы себя в него загнать. Родители же и не думали сжалиться надо мной, за что я благодарен им до сих пор. Из дома, конечно, не выгнали, но на карманные расходы я перестал получать в тот же день, и когда понял, что такими темпами не смогу обеспечить себя даже деньгами на проезд до библиотеки, шестеренки у меня завертелись по-настоящему. Я пошел набивать шишки – устроился грузчиком по первому же попавшемуся на глаза объявлению.
Оплату ему обещали ежедневную, и пусть Леню с порога обсчитали рублей на триста, он, вчерашний школьник с надорванными мышцами, увидел в своих руках кровно заработанные деньги. Первая тысяча рублей заполнила пустоту в его кошельке – только тысяча, так как еще пятьсот ушло на этот самый кошелек, – и стан Лени выпрямился, больше уже не сгибаясь никогда.
С тех пор Леня прожил под одной крышей с тяготившимися его успехами родителями всего около месяца. Желание как можно скорее перебраться в собственные четыре стены толкали Леню увеличивать число отработанных часов, однако он силой останавливал себя и брал на неделе три выходных.
– Я был тогда худощавым, нескладным, и чувствовал, что непременно надорвусь рано или поздно, – признавал Леня. – Старался все-таки дать себе время восстановиться, да и в библиотеке не сиделось спокойно после тяжелого рабочего дня. Надо было и дальше упражнять мозги, иначе из грузчиков я бы так и не выбился. Однако и эта работа, помимо какой-никакой независимости, преподала мне важный урок. И даже не один.
Леня научился ценить тяжкий физический труд и поклялся до скончания жизни не отзываться дурно о простых рабочих – любое занятие, на его взгляд, было куда благороднее безделья. Но вместе с тем узнал он и о том, как дорого стоило человеку здоровье, и что сила, выносливость и дисциплина не были безусловными спутниками одной только молодости.
Леня был зол на себя – на свою худобу, дрожь в мышцах, отдышку и растяжки, а кто достаточно ненавидел свой недостаток, как известно, рано или поздно его побеждал. Так и Леня, несмотря на стесненность в средствах, потратился на абонемент в тренажерный зал, несколько индивидуальных уроков с тренером и пошаговую стратегию преображения своего тела.
– С хорошей едой, правда, дело обстояло сложнее, – улыбался Леня, вспоминая времена, когда ему хотелось плакать. – На заработанные деньги я снял крохотную студию на восемнадцать квадратов, однако и этот спичечный короб надо было содержать и оплачивать. Хозяйка, помню, боялась, что я буду знай только «девок» в ее дворец водить. Какие уж там девушки! Днем работал, потом в библиотеке до закрытия просиживал, а к ночи уже надо было обед соображать на следующий день. И все-таки доверие хозяйки приходилось заслуживать, в первую очередь – регулярной