чтобы достигнуть ее окончания. И на ней всегда был нежилой участок, находящийся под крышей, обнесенный железной изгородью с бортиками. Это место напоминало трибуну, откуда люди некогда смотрели на представления. По крайней мере, у Марван оно вызывало именно такие ассоциации. В народе его прозвали Заводью смерти, но Департамент попытался прилепить к нему более безобидное название – Заводь прощания, которое, к слову, так и не прижилось. Едва завидев знакомую конструкцию, старший детектив передернула плечами. В горле встал тошнотворный липкий комок.
Каждый раз, проходя здесь, Марван чувствовала себя рыбой, которая может только смотреть, но ничего не может сделать.
По мере приближения она различала голоса людей, которые, облокотившись на парапет, смотрели на заводь.
– Дедушка! – кричала маленькая девочка, и ее волосы, затянутые в два тугих хвоста, вздрагивали, когда она, перегнувшись через ограду, тщетно пыталась добросить ломоть хлеба до середины Заводи, в которой недвижно, высунув из воды косматую голову, сидел ее любимый друг детства. – Мама, почему он больше не хочет со мной играть? – спросила девочка у женщины, которая заторможенно качнула головой.
– Потому что дедушка умер, милая, – ответила женщина, крепче сжимая в руках разломанный батон.
– Как умер, мама?! Вот же он! Я его вижу! Он ест хлеб, который я ему бросила! – Девочка, утирая слезы рукавом, шмыгнула носом. – Дедушка не хочет говорить со мной, потому что я ему надоела? Я больше не стану будить его, когда он заснет в кресле, я обещаю! Только давай, мама, заберем его обратно домой!
Мать взяла дочь за руку:
– Пойдем, милая. Мы придем сюда еще, завтра вечером, чтобы ты могла пожелать ему спокойной ночи.
Несчастные прошли мимо Марван, и она услышала, как девочка спрашивает:
– А вдруг завтра он уплывет в море? Тогда я больше никогда его не увижу?
Ответ матери слился в бормотание и вскоре стих вдалеке, оставив старшего детектива наедине со своими мыслями.
Женщина облокотилась о парапет и тяжело вздохнула, глядя на Заводь. Дыхание вырвалось клубком пара и растворилось в вечерней тишине. Совсем стемнело, и размытые отражения уличных фонарей плыли в темной воде. Где-то вдалеке лаяли собаки. До Марван доносились звуки работающего радио, мужского кашля и стрекочущих цикад.
Старший детектив посмотрела вдаль. На поверхности водной глади, чуть высунув головы, виднелись люди, хотя таковыми их назвать уже было нельзя. Ближе к вечеру все, кто больше никогда не сможет дышать кислородом, погружались по макушку в воду и засыпали. Но днем старики тянули шеи, на которых прорезались жабры, в сторону суши, не понимая, что больше никогда не вернутся домой. Мудро поступали те, кто приходил попрощаться с близкими на закате – тогда велик был шанс не увидеть чешуйчатые лица, разъехавшиеся в стороны прозрачные глаза, скрючившиеся, заострившиеся носы и перекошенные мутацией рты.
Один из стариков разинул пасть, и в его рот, полный острых зубов, хлынула вода с остатками