книг, так как дел по хозяйству всегда хватало, да и грамоте он был не обучен… А что, если так – коли он, домовой, берет в руки книгу, в коей скрывается другой сказочный персонаж, да крепко подумает о нем, невидимая и могучая сила героя этого ему из сказки и вытащит».
Домовой перевёл дух и вытер пот со лба. Надоедливые мыши – мысли в его голове – снова попрятались по норам. Как происходит это чудесное перемещение из одного мира в другой, от чего, Афоня даже думать не стал, ибо наукам был тоже не обучен.
Домовой сгрёб со стола грязную посуду, включил кран в раковине и начал старательно тереть свою кружку губкой. Отмытые тарелки и чашки он аккуратно убирал в шкаф. Сатир меж тем задремал за столом, словно набегавшийся за день ребёнок, положив голову на сложенные руки.
Надо заметить, что, хотя большинство сатиров и не являются самыми милыми и приятными существами (см. описание выше), случайный гость домового, к счастью для Афанасия, был редким исключением. Старшие сатиры считали его бездарным, странным выродком, совершенно не способным к пьянству и распутству. Его наивные проделки могли вызвать лишь улыбку. Рогатый юнец словно упорно не желал взрослеть.
– Ой, да ты совсем скапустился, дружочек мой! – Афанасий вытер руки кухонным полотенцем, развесил его сушиться и слегка потормошил своего гостя за плечо. – Время позднее, надо бы спать ложиться.
Домовой предложил сатиру на выбор свой уютный уголок за шкафом и хозяйский диван, но тот выбрал подоконник. Причём потребовал обязательно оставить форточку открытой, так как привык спать на свежем воздухе. Забравшись на подоконник, сатир подобрал под себя лохматые ноги и положил подбородок на скрещенные руки. Под мышку он сунул флейту, что случайно прихватил из своего мира. Сатир моментально задремал, не забывая, впрочем, поводить во сне своими всеслышащими ушами.
Афанасий же улёгся, старчески кряхтя, на диван, полночи ворочался с боку на бок и под утро, наконец, протяжно захрапел.
На сей раз домового разбудил звук поворачивающегося в замке ключа. Он рывком стащил с подоконника удивлённо вытаращившегося на него сатира и уволок в свой угол за шкафом, где они оба моментально, совершенно непостижимым образом, впитались в старые, ободранные обои.
В комнату вошла высокая, светловолосая девица лет двадцати пяти. На ней была короткая куртка ядовито-розового цвета, не прикрывавшая и половину дряблого, белого живота, длинные ногти на руках – того же цвета, что и куртка. Серые джинсы каким-то чудом удерживались на полных бёдрах, стремясь сползти вниз.
– Ксюха, дочь хозяина, – шепнул Афанасий сатиру чуть слышно. – Принесла её нелёгкая! Сто лет её не было. И что ей надо-то?
Домовой видел её, но не глазами, а каким-то другим, свойственным сказочным существам, образом. Видел так хорошо, что мог разглядеть пламенеющий прыщ над верхней губой.
Ксюха Новосёлова прошлась по комнате, озираясь по сторонам, задержала на секунду взгляд своих кукольных, бледно-голубых, словно нарисованных глаз на книжных полках, заставленных