и свёртки. Потом они долго пили чай, поглядывая в пыльную муть кухонного окна, за которым разливалось весеннее, бодрое солнце.
– Тебе ведь на работу надо, наверное?
– Я уволюсь, отец. Не буду больше там работать.
– А как же…
– Не переживай, у меня есть кое-какие накопления, откладывал на летний отдых с Ани. Надо обязательно найти тётю Аню. Это сейчас главное, а потом, – Антон увидел, как растерянность играет морщинками, окрашивая лицо отца детской беззащитностью, – не переживай, я обязательно найду работу. С моей квалификацией это не сложно.
– А как же твоя Анечка? Может быть, вы ещё помиритесь?
– Нет, решено. Мы совершенно разные люди, я это понял.
– Но ведь вы столько уже вместе…
– Иногда требуется время, чтобы понять. Давай не будем об этом, лучше расскажи о конфликте мамы и Анны Петровны, я плохо понял, связь в этом Колышлевске…
Сергей Петрович мало что мог добавить к рассказу. Действительно, как случилось, что мама знала Павла Семёновича ещё по юности? Почему судьба отвела ей роль наперсницы брошенной подруги соблазнителя? И когда за семейным столом зашёл разговор о необычайных качествах придуманного золовкой идеала, о дешёвом блеске заштатного соблазнителя, Маргарита не выдержала, высказала всё, что она думает об этой породе дешёвых франтов и старых дев, воспитанных на образчиках классических романов.
– Аннушка сильно оскорбилась, так до самой смерти и не простила Риточку.
– Ну знаешь, мама была права. Этот Павел Семёнович испортил жизнь тётке. И очень плохо, что близкие не говорили ей об этом, возможно, всё было бы по-другому.
– Кто знает, сынок, кто знает? Чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, что правильно, а что нет. Мы так безмятежны в своих суждениях, а ведь судим из своей бойницы, не так ли? Кто знает, что чувствует человек, в чьи глаза мы смотрим, какой путь ему уготован? Почему мы решили, что имеем право менять его судьбу? Единственное, о чём сейчас сожалею, так это об охлаждении отношений с родственниками, с Анютой, родителями. Я ведь перестал бывать в Колышлевске, одумался, когда стало поздно, слишком поздно. Принимать, понимая – искусство, Тоша, это требует самоотречения, отказа от самолюбования на чужих промахах. Так-то. Это её выбор, пусть нелепый, с точки зрения современной морали, с твоей точки зрения.
– Знать бы, что такое эта современная мораль, – согласился младший Кислицин, – да и неважно всё это теперь. Её жизнь не менялась несколько десятилетий, она была здорова – и вдруг исчезновение. Не могу даже предположить, что могло произойти. Плохо, что мы так мало знаем о ней: круг знакомых, увлечения. Слушай, пап, ты говорил, что она вела дневники? Такие особы должны вести дневники, надо же куда-то выплёскивать копимые чувства. Я нашёл старое фото, на нём она с тетрадкой.
– Да, вела, сколько себя помню, всё время что-то записывала и прятала от посторонних. Несколько раз я тайно читал, но ничего особо ценного для себя не обнаружил: