они сводят счеты с родителями или просто пытаются понять, почему не могли поладить с ними, под конец всегда появляется немного любви, капелька нежности, которая смягчает враждебность. А зря! Жизнь сделала им нежданный подарок, а они променяли его на дурацкую сентиментальную привязанность к папе с мамой! Возмутительно! Надеюсь, я буду и в дальнейшем ненавидеть отца, и это чувство у меня не ослабеет. В нем оно не ослабело. До последнего дня он отказывал мне в своей любви. Считал, что я ее недостойна. Вот какой урок он мне дал, и я этот урок усвоила. Если я перестану ненавидеть отца, что во мне от него останется? Ненависть – это то, что он мне завещал. И я должна быть достойной такого наследства. Можешь положиться на меня, Усейну Кумах. Можешь рассчитывать на мою ненависть, отец: ее хватит надолго.
Как бы отвечая дочери, лежащий на диване Усейну Кумах зашелся в приступе кашля. Он не успел взять плевательницу, и вылетевший из его рта красноватый сгусток мокроты плюхнулся к ногам Сиги Д. Она не шелохнулась и продолжала:
– «Ты, наверное, думаешь, что я не люблю тебя за то, что ты отняла жизнь у своей матери», – сказал он мне. И я действительно так думала, Диеган. Отец очень рано объяснил мне, что я должна относиться к Мам Куре, Йайе Нгоне и Та Диб как к матерям, но ни одна из них не была мне матерью: та, что произвела меня на свет, умерла через несколько минут после моего рождения. Он сказал мне это холодным, осуждающим тоном. Мне тогда было шесть лет, и я подумала: если он меня не любит, если он меня наказывает, если он не разговаривает со мной, держится со мной не так, как с другими своими многочисленными детьми, то потому, что я забрала жизнь моей матери. Мне было мало моей собственной. Понадобилась еще жизнь мамы. Я ухватилась за это объяснение, и долгие годы мне было его достаточно. Возможно, оно было слишком жестоким, зато простым и правдоподобным, если нужно было оправдать его отстраненность, его суровость в отношении меня, непонятный отказ участвовать в моих детских играх, в моих детских шалостях; чего я только ни придумывала и ни затевала с единственной целью добиться его внимания, нет, не нежности, которую он расходовал так же экономно, как скупой тратит деньги из кубышки, нет, только простого, обычного внимания к моей персоне. Порой мне это удавалось, и тогда он набрасывался на меня с бранью или нещадно избивал. Такие дни были самыми радостными и спокойными днями моего детства: отец меня замечал или вспоминал о моем существовании и проявлял свою нелюбовь ко мне со всей силой, на какую был способен. Побои давали мне редкую возможность физического контакта с ним. И я регулярно провоцировала его. Мне было интересно, до чего он может дойти. И я нарочно нарушала его запреты. Бравировала плохими манерами. Говорила непристойности. Дралась. Воровала. И все это для того, чтобы он меня заметил, чтобы он меня наказал. Получив оплеуху, я позволяла себе еще больше. Иногда он избивал меня до полусмерти. Соседи сначала заступались за меня, потом перестали вмешиваться. В деревне считали, что в меня вселились демоны. И если мой отец, за которым признавали способности целителя,