Давай только сперва найдем убежище и одежду.
– Вот это другой разговор, – сказал капитан, вставая. Он давно заподозрил Эльму в наличии какой-то серьезной психологической травмы на сексуальной почве. Было противно пользоваться этой ее слабостью, но задание нужно выполнить. На войне, как говорится, все средства хороши.
– Я, кстати, не поверила в твой блеф насчет самоудовлетворения. Я же чувствую свое тело так же, как и ты. Я даже не возбудилась.
– Думаешь, раскусила?
– И еще одна просьба.
– Слушаю.
– Не знаю, как ты, а я хочу писать.
– Черт! – выругался Коликов.
– Тебя научить?
– Сам разберусь.
– Прекрасно. Но знай, по моим понятиям после такой близости со мной ты обязан на мне жениться.
– Я уже женат.
– А мне плевать. Ты женат в другом веке.
Коликов не стал отвечать и сосредоточился на важном процессе.
– Ой, да расслабься ты, я пошутила. А то так ты будешь до утра возиться.
– Эльма.
– Что?
– Заткнись, пожалуйста! Ты даже не представляешь, как трудно писать без члена!
– Эх, жаль ты в разгар месячных не явился. Уже сбежал бы, только пятки бы сверкали.
До деревни было не меньше километра. Коликов шел молча.
– Я шпионка лишь наполовину, – внезапно сказала Эльма.
– Это как?
– Я ни на кого не работаю. Я сама по себе.
– Я же просил только правду! – возмутился Тимур.
– А это и есть правда. На самом деле Эльма Хейнкель – не мое настоящее имя. Своего реального имени я не помню. Возможно, Сара… во всяком случае, иногда всплывают обрывки воспоминаний, где мать меня так называет. Я родилась в тридцать четвертом, в простой еврейской семье.
– Ты еврейка? – удивился Коликов.
– Ну, уж извини, я не мальчик, доказать не смогу. Хотел мою историю – так слушай.
– Извини. Продолжай.
– Когда мне было четыре, арестовали отца, как раз после ночи еврейских погромов. Мы с матерью остались в Берлине одни, без имущества, без денег. Перебивались, чем бог пошлет. Жили у родни и знакомых. Тогда мать уже догадывалась, к чему все идет. Благодаря связям отца ей удалось выйти на одного немецкого офицера. Я тут точно не скажу, но немец этот был не фанатик. Он был очень умен и дальновиден. Помню, лицо у него было таким строгим, что я робела при нем. Еще этот шрам на левой щеке… Служил он во флоте, а завершал свою карьеру, будучи офицером Абвера. Я не знаю, почему он решил помочь маме. Может, у них завязался роман, может, просто совесть его сжигала, а может, и я склоняюсь к этому варианту, он просто завербовал мою маму. Не криви мой носик, капитан – каждый выживал, как мог. Я не вправе осуждать мать. После смерти отца она оказалась с малолетним ребенком на руках в окружении стаи волков, готовых разорвать и ее, и меня в клочья только за то, что мы евреи. Мы тогда уже носили звезды на одежде. Летом тридцать девятого в одну из ночей этот офицер внезапно пришел к нам и велел собирать вещи. Я помню, как страшно было.