лежавшей и тявкнул.
– Живая, говоришь? О-о-о-х, – протяжный вздох означал, что тунгуска3 устала.
От жизни. От дурных людей. От тунгусов. От русских, что вторглись в край лесов и рек, в край, принадлежащий ее народу.
Жарко. Феша закашлялась и открыла глаза. Темные стены, очаг посередине. Женщина с мудрым круглым лицом склонилась над ней и что-то успокаивающе прошептала. «Друг», – отчего-то подумала девушка и провалилась в сон.
***
Зима засыпала белым пухом всю округу. Заботливо припорошила шкуры, теплым коконом покрывавшие чум.
Феша выучила много тунгусских слов, Синильгу она понимала по одному взгляду. Ее, как и Фешу, не привечали в родной семье. Имя старухи означало снег, родилась она в день снегопада. И Синильга Фешу спасла.
Больше ничего знать и не требовалось.
Синильга любила мороз, зимние трескучие месяцы. Она могла добыть быстрого зайца и пугливого оленя. И учила Фешу суровой охотничьей науке.
– Братья бы мне завидовали. Они так не могут, – улыбалась девушка, потроша налима. Огромную рыбину она добыла утром, ловко проткнув острогой.
– Дурные люди твои братья, Мэнрэк. Своими поступками они прогневали духов неба.
Красавица со светлой, серебряной кожей… Старуха дала ей имя Мэнрэк. Феша знала: так тунгусы называют серебро.
– Синильга, посмотри на меня – я безобразна! Дай мне другое имя.
– Я много лет прожила на свете, девушка со светлой кожей. Скоро красоту увидят все. Она под стать твоей ясной душе.
***
Синильга стала для русской девушки матерью. Они смеялись, пели, заботились друг о друге. Дочери разных народов, русская девушка и старуха-тунгуска стали ближе родни.
На пятую зиму Синильга захворала. Она отказывалась от еды, желтела. Никакие снадобья не могли исцелить тунгуску. Февральским вечером рожденная в снегах умерла на руках Мэнрэк, ушла вместе с зимой.
Перемежая молитвы Христу и песни тунгусов, глотая горькие слезы, Мэнрэк обернула в оленью кожу тело Синильги. Нужно затащить ветки на дерево, соорудить помост, поднять Синильгу… Так, чтобы предки не разгневались.
У худенькой девушки было мал сил. Ноги в унтах скользили. С горем пополам связала ветки, соорудила хилый помост. Завернула в оленью кожу Синильгу и ее любимый лук. Сломанный, чтобы не подвел хозяйку в загробном мире.
Мэнрэк обхватила тело названной матери, потащила на дерево, но сверток со стуком упал на землю. Кобель и сука протяжно, жалобно завыли. Мэнрэк всхлипнула и попросила прощения у названной матери. Безрукая.
– Давай помогую.
Парень с раскосыми глазами, в меховых штанах и куртке подхватил саван. Ловко, как белка, залез на дерево.
Скоро Синильга лежала на ветках кедра, мощного, с густой кроной, росшего в отдалении от своих собратьев. Мэнрэк и парень три раза обошли дерево, пожелали усопшей обрести покой в нижнем мире4.
Молодой тунгус уверенно зашел в чум и опустился у очага.
– Хорошая она была.