севера столь велики, что при их приближении дрожит земля и боги падают ниц… Но зачем? Райсен все равно проверит сказанное доступным ему способом – путем пытки, так к чему строить из себя скомороха?
Рыжий все это, похоже, понимал.
– Хорошо милорд, – склонившись к лицу Вардиса, он заглянул ему в глаза. – Шутки закончились. Перейдем к серьезному делу. Сейчас я кое-что у вас спрошу и – предупреждаю – если вы не ответите, вам будет очень больно. Слышите? Очень больно. Так что врать и отмалчиваться не рекомендую. Итак: кто из приближенных Сильвберна шпионит в пользу Холдстейна?
И, когда Вардис вновь лишь пожал плечами…
– Аск! Приступай!
И тот самый звероватого вида детина со щипчиками шагнул вперед.
Тот не испытывал настоящей боли, кому не вырывали ногтей. Каждый палач делает это по-своему, но даже в руках распоследнего шарлатана сложно избежать дикой боли, когда крепенькая здоровая ногтевая пластинка вдруг вырывается из своего ложа с кровоточащими ошметками мяса, и на ее месте остается зияющая напоенная мукой рана. Аск знал свое дело – тонкая пластина под ноготь, резко, уже причиняя немыслимую боль, захват щипцами, рывок… Вардис, закусив губу, давя вопль, дугой выгнулся на столе, но был тут же прижат обратно двумя парами рук. Кровь из прокушенной губы наполнила рот, левую, пострадавшую руку словно охватил огонь. Казалось, палач выдернул не ноготь, а целый палец с мясом вырвал из кисти.
– Я предупреждал, что будет больно, – с непритворным сожалением вздохнул Райсен. – Это первая расплата за первый серьезный вопрос. У вас еще целых девятнадцать ногтей: десять на ногах и уже девять на руках, значит, у вас есть возможность отмолчаться целых девятнадцать раз. Впрочем, Аск – творческий человек, однообразие может ему надоесть. А ведь у вас есть еще уши, глаза, нос в конце концов. Зубы есть… Вам рвали когда-нибудь зубы, милорд? Короче, Вардис, если не хотите к приезду вашего господина остаться обрубком человека, начинайте говорить. Итак, я снова спрашиваю: кто при дворе нашего короля шпионит в пользу Холдстейна?
Вардис собрал волю в кулак, набрал полный рот крови и плюнул прямо в склонившееся над ним лицо, особо не целясь. Попал, и в ту же секунду несчастную левую руку вновь пронзила боль. Вардис инстинктивно дернул конечность на себя, но железная хватка Аска помешала избежать новой муки, и Вардис, извиваясь от боли, прижимаемый к ровной поверхности стола, чувствовал, как под ноготь – на этот раз – ноготь среднего пальца – ввинчивается металл, приподнимая ногтевую пластину, уродуя руку. Новый рывок щипцами, и на этот раз Вардис закричал.
С болью всегда так. Можно долго терпеть ее молча, сохраняя человеческое достоинство, но стоит только закричать, и все людское слетает прочь шелухой, обнажая под человеческой кожей животное, мучающееся от боли животное. Нет больше скреп воли, сдерживающих крик, значит, нет и скреп, способных сдержать боль. Крик вырывался, выливался из Вардиса непрерывным потоком вместе с богохульствами, оскорблениями, вместе со всеми