привычно, по-хозяйски, но вместе с тем, элегантно и – временно: «я просто очень устал, сейчас отдохну…»
Но было в этом заинтересовавшем её мужчине и нечто иное. Какая-то внутренняя, но хорошо обуздываемая размашистость, чего нет и не может быть в европейцах. Ах да, он же чех, славянин, а это очень близко к… нашим.
Таше становилось грустно. Интересный славянин её не замечал. Кофе кончалось, Прага стояла неприступной крепостью, но… не есть же её в самом деле.
Жестом Таша подозвала официанта и заказала вина. Когда графинчик с янтарным напитком внутри был принесён, и вино, официантом в белоснежных перчатках, налито в пузатенький бокал настоящего чешского тонкого стекла и поставлено перед ней, Таша вдруг поняла, что грустить не о чем, потому что жизнь удалась: Прага, веранда старинной кафешки, увитой плющём и защищённой листьями неведомого дерева, июньская, (июнь почти на исходе), жара, это вовне, и бархатная прохлада внутри этого дивного микромира средневекового пражского кафе, уже так ею любимого. И зачем ей этот блондинистый наглец, развалившийся в центре аристократичной Европы на два плетённых кресла?
Наглец был сильным, крупным мужчиной с крутым, открытым лбом и иронично-внимательными глазами. И он смотрел на неё! Таша вздрогнула от неожиданности и приняла независимую позу. Но мужчине принесли его заказ, и он переключился на то, что представил ему официант.
Однако стало видно невооружённым глазом, как сознание брутального славянина заметалось между двумя целеполаганиями, а обладатель этого сознания просто не имел никакой возможности сфокусироваться на чем-то определённом. Он был голоден, чёрт возьми! Но и рыжеволосая красотка с сияющими зелёными глазами за столиком напротив не была женщиной, она была явлением, которое он, на голодный желудок, ещё не мог воспринять, как нечто основополагающее. В общем он начал есть. Но он и начал размышлять.
Красивая рыжеволосая бестия, лёгкая, улыбчивая птичка, что сидела за столиком напротив и только не чирикала, не должна была здесь оказаться. Это было его кафе, его место, в котором он жил. Здесь всё было в полутонах, притушенное, приглаженное, в одном, спокойном для глаз и души цвете. Без ярких включений. Даже жара отделялась от посетителей кафешки тенью его любимой магнолии. И вдруг этот костёр, что он ему напоминает? Далёкое, хотя и не очень давнее его прошлое, его жизнь в России?
Страстную, великолепную Веронику, его разбитую любовь, которой он не перестал болеть, кажется, по сию пору? Правда Ника была жгучей брюнеткой и дочкой богатенького папеньки, избалованная, ленивая, но горящая таким же жарким факелом, такая же влюблённая только в себя!
Они познакомились в одном из лучших молодёжных клубов города, в котором Ника так любила бывать, а он зашёл случайно, так, из любопытства. Он полюбил её, потому что она не была… совсем уж испорченной. Избалованной – да, но не испорченной.
Наверное, благодаря