хотя устройство зельпстского общества и было тщательно продумано с целью предотвращения у людей отрицательных эмоцией, оно не было на сто процентов эффективным. Во всем найдется какой-либо изъян. Заппо был недоволен тем, что его роботы не любили его таким, каков он есть.
Он вечно спрашивал нас:
«Ты меня любишь?». И мы всегда отвечали: «Ты единственный, кого я люблю, уважаемый хозяин».
И тогда он краснел и орал:
«Ты, безмозглая машина, тебе больше нечего сказать! Я хочу знать, если бы я вынул из тебя плату перенаправления мыслей, ты бы сказал, что любишь меня?». И мы отвечали: «Конечно, хозяин». И он еще больше злился, и срывался на крик: «Но ты на самом деле любишь меня?» Иногда он бил нас. Мы молча сносили его рукоприкладство. Мы не были запрограммированы постоять за себя, и он кричал: «Почему вы не даете мне сдачи?!».
Иногда мне бывало его жалко, но я не могла даже сказать ему об этом. Пожалеть его – значит унизить, а всякая недостойная мысль тотчас гасилась.
Заппо знал, что, когда он занимался со мной любовью, мне это нравилось. Ему не нужна была машина для мастурбации, поэтому он специально оговорил, чтобы все его роботы, будь то мужчины или женщины, реагировали, как люди. В любой любовной позе у нас всегда бывал бурный оргазм. Он знал: наши крики экстаза были неподдельными. Но даже ученым было не под силу заставить нас любить его. И даже сумей они заставить нас автоматически любить его по умолчанию, Заппо это вряд ли бы удовлетворило. Он хотел, чтобы наша к нему любовь была нашим собственным свободным выбором, чтобы мы любили его лишь потому, что его нельзя было не любить. Но он не осмелился убрать гасящие цепи, ведь тогда, скажи мы ему, что его не любим, он бы этого не вынес. Поэтому он постоянно пребывал в аду своих нереализованных желаний.
– Как и вы все, – посочувствовал Саймон.
– Это да. Заппо часто говорил, что все в замке, включая его самого, – роботы. Мы были специально созданы роботами, он же стал им по чистой случайности. Яйцеклетка и сперматозоиды его родителей определили его достоинства и пороки. Свободной воли у него было не больше, чем у нас.
Саймон взял в руки банджо, настроил его и произнес:
– Бруга изложил весь философский дискурс в одном стихотворении. Оно называется «Афродита и Философы». Я сейчас спою его для тебя.
– Зримый мир, – изрек Сократ,
– Лишь тень и наважденье, брат!
– Да нет же, братцы, мы все монады,
– Изрек юный Лейбниц, посеяв гонады.
Старина Кант был во всем тики-так!
Вставал его член по часам? Когда как.
А пресловутый императив?
Эх, ему б позадорней мотив!
Будь нос Клеопатры чуток короче,
Восхищался б папаша своею дочей?
А как там у Цезаря по части траха?
Вставал его член без упрека и страха?
Он точно елозил при виде Брута
До самой своей последней минуты.
Виват, Император! Он трахал весь мир,
И не имел недостатка