горизонте, и Леда подпрыгивала и терялась вместе с ним.
Она никогда не думала, что вернется домой. Хотя нет, это не совсем правда: порой она представляла, как въезжает в крошечный родной городок на украшенной светильными камнями карете со столичными вензелями. В видениях среди высыпавших ей навстречу жителей не было тех, ради кого она могла бы вернуться. Остались ли они тут, зажатые границами ожиданий и наследия? Или тоже попытались вырваться? Леда надеялась, что их попытки оказались куда удачнее. В конце концов, она уехала из Инезаводи не из-за людей. Не только из-за них.
Вышло все, конечно, не так. Леда ехала домой в обычном почтовом экипаже, не окруженном охраной и не украшенном Цеховым гербом. До родного побережья оставалось совсем немного: дорога сообщала об этом без слов. На выезде из Крылатых Врат Двужилья, города с ближайшим транспортным шпилем, к которому пришвартовывались и речные, и воздушные корабли, экипаж лишь слегка покачивало – главные дороги недавно подправили перед приездом наследников. А тут, в краю серых полей и песка, тракты совсем забыли о своих обязанностях. Леду словно несло по грозовым волнам, и это было… это действительно походило на возвращение домой.
Но Леда все еще не верила, что возвращается.
Она не верила, когда проснулась рано утром в углу Этажа Рассечений, скинула тоненькое одеяло и потянулась. Не верила, выбегая в мастерскую, чтобы поставить чайник. Не верила, закалывая свои черные волосы перед зеркалом, где отражалось усталое лицо, расцвеченное солнечными лучами в бронзу. Не верила, смотря на город, который никогда не спал: на извилистые улочки и широкие проспекты – такие, чтобы разминулось несколько Паучьих Экспрессов и прошли громоздкие парадные платформы; на серебро реки, лезвием упирающейся в горизонт; на разноцветные крыши, которые по-своему пытались повторить морские бури, и на башню воздушных кораблей, над которой изредка полыхали искры. Леда не поверила в свой скорый отъезд, даже не найдя значка, который каждый день прикрепляла к форме. Ей очень нравился сам процесс и выбиваемый застежкой звук – такой особенный, очень важный, полный обещаний «щелк».
Вера покачнулась, когда мастер взял Леду за плечо, – ему пришлось привстать на цыпочки, хотя человеком он был немаленьким, – и аккуратно отвернул ее от покрытых защитными рунами столов и ряда полусонных подмастерьев. Им, кстати, стоило ответственнее подходить к работе: если не вставать с зарей, то хотя бы не дожидаться, пока мастер пройдет меж рядов цветных циновок, посрывает со всех одеяла и многозначительно хмыкнет.
Мастер Цеха не был мастером слов. С его профессией этого и не требовалось. Леду это устраивало: там, где многие задавали вопросы – что и стоило делать, тут они были правы, – она в основном молчала. Не потому, что ей было нечего сказать или спросить, а потому, что за мастером достаточно было наблюдать, и тогда «как» понималось само собой, а «зачем»… Если бы Леда не знала ответа, она бы и не поднималась,