Господь на матушку-Россию! И всякому истинному христианину и истинному россиянину надо, стало быть, бежать из пределов своего отечества, как бежал именитый Курбский от царя Ивана.
– Но вaм все-таки ничем не пригрозили в канцелярии? – спросил Зиммер. – Что сказал вам господин Шварц в последний раз, что вы были у него?
– Сказал мне, что я мастер на продерзости, что я оскорбительно выражался насчет государыни и герцога. Я поклялся ему, что о государыне никогда ни единого слова не вымолвил, а что касается до герцога, то повинился прямо, по совести.
– Зачем?! – воскликнул Зиммер.
– Не могу! Никогда не лгал, и не теперь, на старости, начинать лгать.
– В чем же вы повинились?
– В том, что думаю, что герцог немилостив к русским, преследует их и изводит.
– Зачем же было говорить это, Алексей Михайлович?
– Он спросил – я ответил! Я всегда правду отвечаю. Я великому первому императору два раза правду сказал, так что два раза разгневал его. Один раз чуть не попал в палки по его указу, но был прощен, а в другой раз император обнял меня и поцеловал. С этой самой минуты я и стал гордецом Бурцевым, смотрю на всех свысока, считая себя выше других с этим поцелуем императора на щеке. И конечно, в такие времена, как наши, головы мне не сносить. А теперь к тому же меня или судьба, или враги тайные оскорбили, над моей дворянской честью надругались… Да еще хоть бы надо мной самим, а то над девушкой, чуть не над малым ребенком, над моей внучкой!
– Каким образом? – спросил Зиммер.
И Бурцев рассказал, что он один на свете, потеряв жену и детей, и что у него одно только в жизни счастье и одна радость, и одна причина желать жить на свете – семнадцатилетняя внучка, дочь его старшего сына.
– И вот над ней-то и надругались!.. – воскликнул старик и заплакал.
Он подробно рассказал Зиммеру, что его внучка Лиза, имея хороший голос, изредка участвовала в хоре девиц, которые пели в разных домах у знакомых. Дошла весть об этом хоре и до государыни. Государыня потребовала всех девиц, числом до двенадцати, во дворец. Пение их очень понравилось ей, и хор стал являться часто. Государыня девиц ласкала и всегда угощала, а двух из них взяла даже в свои фрейлины и оставила жить во дворце.
Однажды, с неделю назад, императрица была особенно сумрачна, чем-то озабочена и в дурном расположении духа. Хор был вызван рано утром, и девиц заставили петь. И они пели до полудня. Потом, наскоро накормив, снова привели их в комнаты государыни и снова заставили петь без перерыва.
И так дело тянулось до сумерек. Все они очень устали, а внучка его, в разных песнях певшая одна и отдельно запевалой, и стало быть, больше других, совершенно измучилась, выбилась из сил, захрипела и наконец объяснила на вопрос государыни, почему так скверно поет, что устала и больше петь не может.
Государыня разгневалась сильно и, прикрикнув на всех, приказала гнать девиц вон, а на другое утро Бурцев узнал, что в наказание за дерзость монархине его внучке приказано одеться в простое