который был нашим уездным городом. Насколько я помню, симпатии были на стороне преследуемых.
Значительно лучше помню мучения моих родителей, ищущих хлеб для троих малых детей. Трудности усиливались тем обстоятельством, что хозяйство деда находилось в деревне, но производством сельхозпродуктов мы не занимались. Жили на доходы от кустарного производства, а своих запасов продовольствия не имели, и покупать на рынке было нечего. Моей матери приходилось ездить по районам в округе двести-триста километров и своими силами привозить то, что она смогла добыть. На железных дорогах часто отбирали то, что ей удавалось выменять.
Муки голода я помню до сих пор. Помню радость, когда мать возвращалась из поездок… Помню, как на улицах детей подкармливали продуктами, доставленными из-за границы. Во дворах, около дорог варили обеды и кормили детей прямо на улице, где были накрыты столы и лавки. Но это было не так уж часто, не повсеместно.
После революции был передел земель. А так как земли в деревне от революции не прибыло, а на нас смотрели косо из-за продажи прадедом своего надела в соседнее село, то нам дали надел на полтора или два едока. Но в семье нас было пятеро, поэтому мы до самого отъезда из деревни в 1931 году испытывали трудности. Позже нам все же дали надел на пять человек, но в это время у нас было уже восемь едоков. Положение усугублялось тем, что наделы в нашей деревне были маленькими.
В период экономических трудностей отцу пришлось уйти из семейства деда, и к прочим трудностям прибавилась проблема жилья, которую удалось решить за счет покупки верхней половины дома на приданое матери. Хорошо, что в это время с нами был отец, который, по причине глухоты, в армию не был призван. Но он испытывал трудности с трудоустройством, так как тогда заводы почти не работали, а других видов заработка не находилось.
Стало полегче лишь в начале 1920-х годов, когда начало восстанавливаться производство и отец устроился на работу в артель по изготовлению ножей и вилок. В это время появился постоянный доход, и мы стали бодро смотреть в будущее.
Несмотря на тяжелое время, мы, дети – две сестры ия, – не очень унывали и играли в основном между собой дома, а в теплое время на улице. Зимой нас не пускали гулять, боясь простуды, и я часто и подолгу смотрел в окно, наблюдая за тем, что происходило на улице.
В 1921 году моя старшая сестра пошла в школу, а меня стали выпускать на улицу кататься на санках. В конце года отец сделал для меня лыжи, и я стал кататься на лыжах.
Наш дом стоял у начала склона горы, а с другой стороны расстилалось поле, спускающееся в долину к большим горам. Это давало возможность кататься в соответствии с собственным умением, которое росло довольно быстро. В это время я уже подружился с соседским парнем Сашей, который был на два года старше и потому служил для меня образцом удали и ловкости.
В этот период мы еще испытывали трудности с пропитанием, и меня мать посылала то нарвать с деревьев семян, то собрать травы, годной в пищу. Эти эксперименты