приготовленной для этого, лозиной, стегал этот ребячий клубок, вдоль и поперек, с диким смехом, и всеми, что он знал, многоэтажными матами….
Так он отплатил нам за помощь и так подтвердил свое разрешение на рыбалку….Насладившись зверской экзекуцией, он забрал собак и ушел к бригадному стану, а бедные «рыбаки», еще часа два выковыривали колючки из разных частей тела и отходили от побоев.
Для нас, пацанов тех суровых лет, выросших на лучших природных человеческих чувствах, главной нанесенной нам обидой, были не те побои и колючки, которыми нас отблагодарил сторож, а вопиющая несправедливость. Если бы он сказал нам – нельзя, мы бы ничего к нему не имели бы. Раз нельзя – значит – нельзя. Мы же не для обогащения просились на рыбалку, большинству из нас – просто нечего было кушать.
А он, даже с учетом своего уровня, катался, как сыр в масле на бригадных харчах, считая, что и рыба в озере – Его рыба, и овощи, и бахча в бригаде- Его, в первую очередь. Мы знали, что выходя через день на работу, дед Гришка всегда брал с собой литровую бутылку вина…для бригадира, обожающего этот напиток и смотревшего сквозь пальцы на все проделки сторожа.
Именно такую – подлую несправедливость, не могли понять и простить ему наши, прошедшие через многое с детских лет, неиспорченные детские сердца. Его никто за язык не тянул, никто ему не приказывал и не обязывал, что-то для нас делать. Да ведь никто и ничего у него не просил. Мы помогли ему, чем могли, а он, в порядке «оплаты», устроил нам такую показательную порку, наплевав в наши детские души.
Глава восьмая
На очередном «уличном» совете, большинство ребят, высказалось за необходимость наказания сторожа, за такое хамское к нам отношение, причем инициатором такого действия выступил именно племянник деда Гришки, мой тезка.
Решили отплатить ему той же монетой. Ничего сверхестественного придумывать не стали. Просто насобирали два ведра таких же острых колючек, выбрали ночь, когда дед Гришка был не на дежурстве и решили испортить ему ночной отдых.
До этого, днем, племянник деда, зная, когда его жена обычно отдыхала, приделал к окну их спальни, сырую картофелину на веревке, а к той веревке привязал длинную суровую нитку, конец которой, вывел за забор их двора. Как раз сзади забора, был колхозный участок, засеянный коноплей. Конопля в колхозах тогда свободно высевалась и в тот год, и в то время, уже стояла в рост человека.
Выбрали безлунную ночь. Собаки были в бригаде, поэтому, ребятам не составило особого труда, рассыпать колючки по двору, начиная от крыльца и потом – по обе стороны дворовой дорожки, до обеих калиток – на огород и на улицу.
Где-то после полуночи, начали с помощью веревки, постукивать картофелиной по окну в спальне. На улице жарко, душно, окно в спальню открыто. Постепенно усиливали частоту ударов и их интенсивность. После 10–15 раза, слышим разъяренный крик деда: «Ох выйду, я вам покажу, мать- перемать!». После десятка таких обещаний, дед не выдерживает и выскакивает в кальсонах на крыльцо,