кампании и вообще был как родной отец…
Подполковник слушал вполуха – его внимание было занято плавными движениями изящных линий фигуры идущей впереди хозяйки, но последние слова уловил и снова удивился – тому, как быстро расчувствовался суровый генерал-губернатор, как влажно заблестели его глаза. Вот ведь уживаются в одном человеке такие противоположности, как непререкаемая жесткость и трогательная сентиментальность, и не разваливают его на части, а он, Николай Христофорович, сугубый адепт долга и дела, увидел, можно сказать, одним глазком небесную красоту и чистоту женской души, и – все, только что не растекся лужицей по паркету. Так не годится… не годится… не годится…
Николай Христофорович решительно внутренне встряхнулся и весь обратился к словам генерала:
– …ваша работа по описанию территории между Удью и Амуром будет крайне полезной для ее освоения нашими переселенцами. – Ахте раскрыл было рот, но Муравьев поднял руку, предупреждая: – А насчет запрета приближаться к этой великой реке можете не беспокоиться: я написал государю, чтобы мне дозволено было прибыть в столицу для личного доклада. Надеюсь вскоре получить разрешение, а там все и обскажу в наилучшем виде.
– Дамы и господа, для тех, кто не знаком, позвольте представить нашего нового столичного гостя, – обратился Муравьев к собравшимся в малой гостиной приглашенным на обед.
Некоторых из них Ахте уже знал. Бывал у иркутского губернатора Зарина, где познакомился с его племянницами, а также с женихом старшей, офицером для особых поручений штабс-капитаном Мазаровичем. Художника Карла Петера Мазера встречал в Общественном собрании. С ними подполковник поздоровался, кивая с легкой дружелюбной улыбкой и щелкая каблуками. Остальных генерал представлял по отдельности.
– Аврора нашего общества, французская musicienne Элиза Христиани. Ее виолончель покорила сердца иркутян, камчадалов и якутов.
– Не только, – засмеялась миловидная чернокудрая женщина, – но и стольицы Европы, и губернские горьода России. – Она протянула тонкую руку, и подполковник прикоснулся губами к изящным пальчикам, подумав, как непросто им крепко зажимать тугие струны инструмента.
– Неужели на Камчатке и в Якутии нашлись хорошие виолончели? – спросил он первое, что пришло в голову.
– А мы везли ее с собой, – с каким-то даже бахвальством сказал Муравьев и довольно засмеялся. – В железном футляре. По всем горам, болотам и морям. Представляете?
Элиза улыбнулась отстраненно, как будто речь шла вовсе не о ней, но в глазах ее, устремленных на подполковника, промелькнула искра интереса. Промелькнула и погасла. Показалось, решил Николай Христофорович. Тем более что в этот момент в гостиную вошла Екатерина Николаевна, которая отлучалась, видимо, по обеденным заботам. Она заговорила о чем-то с Варварой Григорьевной Зариной, молодой, лет двадцати пяти дамой, и осветила улыбкой не только свое открытое с нежными чертами лицо, но и, как почудилось подполковнику,