Найди и забери у дракона клад!
– Что? – папа опускал меня на землю, присаживался напротив моих глаз и, качая головой, поучал:
– Какай еще дракон, Надя?! Ты что? Это не дракон! Это твоя бабушка! Драконы в сказках только! Поняла? А здесь есть бабушка! И выбирай: либо я тебе конфеты приношу, либо ты у нее продолжаешь их таскать! Только в следующий раз я тебя накажу! И чтобы я больше не слышал этого! – папа брал мою маленькую руку в свою широкую ладонь.
– Обязательно выбирать-то, пап?
– Да!
– А дядю Степу почитаешь тогда?
– Нет, Надя! – Папа начинал злиться. – Посмотри, какая ты есть. Тебе обязательно нужен обмен! Ты как челночник – я вам то, а вы мне это. И дракона какого-то придумала! И компромисс мне предлагает! Житейский! Это в шесть лет-то!? Надежда! Бабушка ведь для всех старается! Для тебя! Для меня! Для мамы! В нашей жизни есть обычные дни, а есть необычные – праздничные! К ним готовятся! К ним продукты подкупают! Ну, жизнь такая, Надь! Сложная! Мир такой! Не все происходит так, как нам хотелось бы! Вот и все! – Папа, если не употреблял бодрящего белого напитка, говорил редко и мало. Сейчас он резко выдохнул и остановился, выпустив мою руку из своей ладони. Даже как будто оттолкнул меня немного.
Моя выброшенная маленькая ладонь была теплой и мокрой. Мною овладевало детское растерянное недоумение: я ведь ни слова не поняла из того, что только что говорил папа, не поняла даже, зачем он это говорил, но мне очень захотелось пожалеть свою ладонь. Я подносила ее к щеке, терла ей свою щеку, трогала нос, ухо и все с тем же недоумением показывала ее папе. Махала ему даже. Но папа стоял ко мне как-то боком, и все никак не мог прикурить сигарету. Спички, видимо, намокли, как и ладонь.
Я еще продолжала махать папе рукой, когда жестокое, совершенно взрослое осознание того, что есть на земле вещи, которые я не в состоянии понять и поэтому принять их. Я не могу понять того, что хочет сказать самый близкий мне человек. Это осознание вспыхивало вместе с зажженной наконец-то спичкой – папа вдыхал дым, а я разворачивалась от него и бросалась бежать наутек. В этот момент мне хотелось стать косулей (буквально вчера я прочла о том, что это животное быстро бегает). Резиновые сапоги «на вырост», на два размера больше положенного, болтались на моих ногах как колодки, значительно затрудняя движение. Я думаю, что вся наша расхлябанность происходит именно из этих самых сапог. Мы с детства привыкаем хлябать, и это затрудняет наше дальнейшее движение. Я не могла бежать быстро и не бежать тоже не могла. Тогда мне хотелось, чтобы весь окружающий мир, включая папу, никогда меня не догнал. Но этот мир, именно в лице папы, догонял меня буквально через пять метров.
– Папа! Отстань! Отпусти меня! Поставь меня на землю! Пожалуйста! – Папа за капюшон отрывал меня от земли и теперь, не дергаясь, не кривляясь, даже не делая выраженной попытки вырваться из его руки, а просто захлебываясь сумасшедшей истерикой, я висела в воздухе как мешок с картофелем, все еще прижимая свою ладонь к щеке.
– Отстань же! Отстань от меня! – Я не смотрела на папу, страшась того, что опять его не пойму.
– Куда бежала? –