выкормить ни до рождения, ни после. В горестном молчании она сносила согрешения мужа, когда он насиловал очередную кухонную девку или наемную работницу, если она оказалась настолько глупа, что поддавалась его уговорам и соглашалась на бесплатный ночлег в комнатке на чердаке над сараем. Да, жена трактирщика закрывала на это глаза, решив, что если кто-то из его бастардов дольше задержится в бренном теле, то она вместе с мужем пригреет его и признает своим ребенком, прогнав, конечно же, эту распутницу, его породившую, ведь родить бастарда – невелика заслуга; от греха дети родятся легко, как котята, в то время как добродетель постоянно терпит боль. Однако раз за разом трактирщица терпела неудачу, и я уверена, что именно из-за своего бесплодия она при каждом удобном случае давала мне и моим братьям оплеухи. И знайте, синьор, что она ни разу не одарила нас даже корочкой хлеба. Она предпочитала давать отходы свиньям, которых разводили для стражников и пристава, потому что, по ее словам, от свиней, пусть и нечистых, есть какая-то польза, чего нельзя сказать о бастардах. Если бы она могла, она бы засунула всех нас троих в кожаный мешок, а затем, подкинув пару солидных камней, швырнула бы в колодец.
Ответствую далее, что проснулась я в ту ночь от духоты и жажды, потому что летом наша комната нагревалась, как печка, а зимой сквозь щели в стенах нас обдавал мороз. И едва я выбралась из постели, – наш сенник уже проваливался, и его следовало наполнить свежей соломой, но я все время откладывала эту работу, потому что молодым очень трудно днем думать о вечере, – как услышала крики, доносившиеся со стороны замка. Впрочем, может быть, именно этот шум и вырвал меня из сна, я не помню. Мои братья тоже не спали, и потому мы выбежали в темноту, ведомые безгрешным детским любопытством, и забрались на окружавший деревню забор под сенью вяза. Конечно, нам было известно, что нельзя покидать поселение тайно и во мраке ночи, когда плодятся нечестивые дела и мысли. Однако всегда существовали лазы, доски, вырванные осенними вихрями, и сваи, подмытые весенней распутицей, так что всякие лоботрясы, пусть даже из достойнейших семей, выбирались под благотворным покровом ночи из деревни, чтобы хотя бы на пару часов освободиться от тягот жизни просветленных, встретиться с братьями или родственниками, изгнанными за вероотступничество, купить у наемных пастухов ворованную шерсть или, наконец, соединить свою плоть с плотью шальной женщины. У нас, детей, конечно, тоже были свои пути и способы выскользнуть из-под бдительной опеки матерей и соседок.
Я объясняю, что мы с братьями выбрали лаз между ветвями вяза, который, как вы, синьор, правильно заметили, в долинах называют деревом ведьм. Но то дерево, конечно же, не взросло из зерен ереси или колдовства, потому что было оно настолько старым, что корнями уходило во времена более древние, нежели те, когда ваши святые прибыли в наши горы; хотя, возможно, преклонный возраст этого дерева сделал его свидетелем некого тайного преступления, раз падре Фелипе с первых дней своего