потрескивая непокорным костром. Я приготовился отстаивать свою правоту. В самом деле, мне таиться нечего. Помочь хотел, не навредить. Страстогор выпрямился передо мной, всего шаг разделял нас друг от друга. Я видел каждую морщинку на загрубевшем от возраста и невзгод лице, каждый волосок в седой и жёсткой, словно спутанный невод, бороде, а яснее всего видел холодную ярость, пылающую в мутно-зелёных, в бурый крап, глазах.
– Ты прибыл один, – выговорил Страстогор с укором в голосе.
– Один, – подтвердил я. – Зато со снадобьем.
– С нечистецким пойлом. – Князь сплюнул на пол и растёр плевок остроносым сапогом. – Разве для того я посылал тебя? Разве этого просил для наследника?
Я не потупился и взгляда не отвёл. Стоял твёрдо, так же как князь. Не чужой мне Видогост, пусть поймёт это.
– Не отыскал я знахаря. Не справился. Но привёз иное средство. Разве не выздоровления Видогоста мы оба жаждем? Так уж неверно я поступил?
Страстогор весь затрясся от невысказанной ярости, от неприязни – ко мне ли, к нечистецкой воде ли. Рот его скривился, уголки губ скрылись в седой бороде, так что и неясно было, расстроен князь, гневен или просто донельзя разочарован своим соколом.
– Ты клялся мне, Кречет, – произнёс он. – Клялся не втягивать моего сына в свои нечистецкие дела. Так отчего приволок эту отраву?
Да уж, сильна была ненависть князя ко всем нечистецам, но хуже прочих он ненавидел лесовых. Сколько я ни старался выпытать у него и у приближённых, в чём причина этой лютой неприязни, всё впустую. Да, гордился, что его сокол с ними на короткой ноге, да, не чурался, если вызнаю у них что-то, но сына и свои хоромы оберегал от лесной волшбы так яростно, что даже лук Видогосту заказывал у мастеров Царства, а не у наших оружейников, а на охоту княжича брал только тогда, когда забавы ради выезжал пострелять белок на Тракте, не сворачивая в чащи.
– Чтоб исцелить, говорю же. Сильна ворожба лесовых, сам знаешь. Зря испробовать не хочешь…
Страстогор перебил меня, раскаркался старым вороном:
– Довольно с меня духа нечистецкого! Не будет при моём дворе ни снадобий, ни слов, ни чар лесных! Не потерплю, и ты это знаешь, не единожды говорено! Слишком много воли тебе давал, вот теперь расплачиваюсь. Обленился ты, сокол, и дружбой с нечистыми щегольнуть решил. – Страстогор шагнул близко-близко, но всё же не коснулся меня выставленным пальцем, брезговал, видно, рубахой моей грязной. – А может, и не искал знахаря вовсе? Ходил по мыльням да кабакам, пил на мои деньги и с бабами лежал. Так говорю? Вот и решил представление устроить с водой вонючей и украденной чаркой. Прав я, сокол мой?
Что-то тёмное колыхнулось у меня в груди, тёмное и тяжёлое, отдающее во рту полынной горечью. Знал ведь князь, что не поступил бы я так, как он описал, и проверять ему меня больше незачем, доказал давно всё, что мог. Видно, тревога за сына совсем изглодала его разум и душу, раз усомнился во мне. Или нарочно задеть хотел?
Я отвёл глаза и шагнул к деревянному ограждению, вырезанному