подписаны! Это учебник… Виктора.
Раздалось многоголосое кряканье и кудахтанье, из которого с трудом вычленялись человеческие слова "я так и знала", " кто бы сомневался", "а кому же ещё"......................
Когда "Гул утих… Я вышел на подмостки, прислоняясь к дверному косяку, я ловлю в случайном отголоске, что случится на моем веку. На меня направлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси. Если только можешь, Авва отче, чашу эту мимо пронеси. Я люблю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль, но сейчас идет другая драма. И на этот раз меня уволь. Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути. Я один. Все тоне в фарисействе. Жизнь прожить, не поле перейти"…
Это, конечно, был Пастернак. И к делу не относился, но как-то сам попросился… Виктор знал эти строки. Он много чего знал в свои неполные двенадцать. Порой ему казалось, что он очень давно живёт, а иногда ощущалось, что только вчера родился. Когда, как гром среди ясного неба, прозвучало объявление о вызове к директору, Витька ощутил гамму смешанных чувств: недоумение, лёгкий гадливый холодок тревоги, азарт и отчаяние героя, бросающегося на амбразуру, некое величие и в то же время желание схорониться за плинтусом. Мысленно он перебирал, в чем может быть повинен, и размышлял, стоит ли в этом сразу признаться или же все отрицать?!
Когда, вперив тяжкий взгляд поверх очков, суровая женщина средних лет, облеченная педагогической властью, объявила приговор, он опешил. Узнав, в чем его обвиняют, он недоумевал, но не подавал виду. Снова холодной волной накрыли разнообразные чувства: смешно, нелепо, глупо, странно. "Я один, все тонет в фарисействе…" Неожиданно для самого себя Виктор выпалил:
– Признаю свою вину! Вы будете смеяться, но я просто зачитался рассказом. А, когда звонок прозвенел, сунул учебник за унитаз, чтобы не смеялись одноклассники. Простите меня, – обезоруживающе улыбнулся Витька и ясными очами посмотрел в глаза суровой женщины.
Ещё не всё человеческое покинуло душу заслуженного педагога, и она начала мягко журить незадачливого читателя. Речонка обвинений постепенно обмелела, завершившись наставительным бульканьем.
А вот Марья Ивановна так просто сдаваться не собиралась. Всем было интересно, как отреагирует учитель предмета, учебник по которому был найден в таком скоромном месте. Узнав, что подозреваемый быстро сознался в проступке, она позвала его к себе в кабинет:
– Виктор, ты явно намекаешь, что взял на себя чужую вину? – как можно мягче, кошачьими округлыми лапами прошлась Марья Ивановна по всему Виктору.
– А вот я не верю тебе! – остренько клюнула она его. И пошла щипать, топтать и шипеть о великих мыслителях – гениях литературы, о их бессмертном наследии и духовном богатстве, о значимости русской литературы, запросто отправленной какой-то "вшой, блохой паскудной" – за унитаз! В завершении патетической речи Марья Ивановна гордо вынесла вердикт-приговор: "Я отлучаю тебя, Виктор, от участия в школьном конкурсе «Родники мудрости». Ты не будешь читать наизусть стихотворение ни Пастернака, никого другого».
А