лся моих волос, а я просто лежала и понимала, что в той комнате не было ни одного человека, которому я была бы дорога. Я это нутром чуяла – не нужно никакого инсульта, чтобы понять, какую нелепую оплеуху отвесила мне жизнь, понять, что отныне я лишусь подвижности.
Конец сентября 2001 года. Я в реанимации Калифорнийского тихоокеанского медицинского центра.
Я спросила красавчика-врача: «А речь у меня тоже пропадет?» Вполне возможно, ответил он. Я потребовала телефон. Надо было позвонить маме и сестре. Надо было, чтобы они услышали обо всем от меня, пока я еще могу говорить. Врач сжал мою руку, и я поняла, что он делает все, чтобы окружить меня той особой любовью, которую в такие моменты излучают люди, познавшие свое призвание. Я многому у него научилась.
Сначала я позвонила своей сестре Келли. Она повела себя как всегда – как самый чудесный человек из всех, кого я знаю. К другим она добрее, чем к себе, она даже наивна в своей мягкости. Потом я позвонила маме, и этот разговор дался мне гораздо труднее, поскольку я даже не знала, питает ли она ко мне хоть какую-то симпатию. И вот я позвонила ей – на пороге смерти и совершенно не уверенная в себе. Она жила на вершине горы в Пенсильвании и в тот момент работала в саду перед домом. Она разрыдалась.
Стоит уточнить важный момент: Дот может разрыдаться даже над рекламой, идущей по радио, так что надо было просто подождать – я знала, что мама сейчас соберется. Несмотря на разделявшее нас расстояние, они с папой приехали в течение суток. Она влетела в больницу – как была, в шортах, запачканная, с черноземом под ногтями и с ужасом на лице. Одного взгляда на нее хватило, чтобы годы неуверенности и недоговоренностей улетучились. Я лежала, зная, что могу умереть в любой момент, а она гладила меня по лицу пыльной рукой, и внезапно я почувствовала, что мама любит меня. И ощущение это становилось все реальнее с каждым мгновением.
Отец стоял позади, напоминая быка, готового броситься в бой.
Я позвонила своей лучшей подруге Мими, с которой мы дружили больше двадцати лет, и сказала то же, что мы говорили друг другу всякий раз, когда случалось что-то особенно хорошее или плохое: «Тебе стоит присесть». Слышно было, как она резко вздохнула. «Я могу умереть, – с места в карьер начала я. – И ты единственная, кому я могу сказать правду, потому что кто-то должен будет обо всех позаботиться, и это точно буду не я. У меня инсульт. Никто не знает почему».
«Вот дерьмо!» – воскликнула она.
«Здесь очень симпатичный доктор, – поделилась я. – А я с ним даже пофлиртовать не могу».
Я лежала, зная, что могу умереть в любой момент, а она гладила меня по лицу пыльной рукой, и внезапно я почувствовала, что мама любит меня.
Она старалась не плакать и только прошептала: «Дорогая моя, я прилечу следующим же самолетом». И я знала, что она прилетит.
А потом снова наступила тишина. Звуки эхом отлетали от плитки на полу реанимации и разбивали мое сердце на кусочки. Помню это странное состояние, когда ты одновременно напуган и поражен тем, что никто не бегает вокруг и не кричит «скорее, скорее!», как это показывают по телевизору. На удивление никто никуда не торопился, не было никакой суеты. Врач – да, тот самый – сказал, что скоро приедет машина и отвезет меня в другую больницу, Моффитт-Лонг, где хорошее неврологическое отделение, и что там обо мне позаботятся наилучшим образом.
Господи, мне стало совсем плохо. Иногда формулировка «позаботятся наилучшим образом» только расстраивает. Это же не места в первом ряду на игре «Лейкерс»[2] и не столик у окна в любимом ресторане. Привилегии. Слава. Дерьмо.
Вот тогда-то я неожиданно почувствовала, что все вокруг так странно двигается, будто я просматриваю пленку с фильмом о моей жизни в обратной перемотке. Быстрой перемотке. Сначала мне показалось, что я падаю, а потом – будто что-то завладело мной, телом и душой, будто какая-то колоссальная сила, сверкающая, одухотворяющая, словно белая пелена, вытащила меня из моего тела и перебросила в тело кого-то другого – знакомого, прекрасного и… всезнающего?
Свет был таким ярким. Таким… загадочным. Я хотела познать его. Хотела раствориться в нем. Я видела лица, и они не были чужими. Она были идеальны. Многих из тех, кто мне явился, я любила до конца их жизни. Самые близкие друзья – Кэролайн, Тони Дюкетт, Мануэль. Я так скучала по ним. Комната, где я находилась, вдруг показалась холодной. А они были теплыми, счастливыми и так рады были меня видеть. Пусть они не сказали ни слова, я прекрасно поняла их: они говорили о том, почему всем нам хорошо и спокойно, почему ничего не надо бояться – нас окружает любовь. Ведь на самом деле мы и есть любовь.
И вдруг меня в грудь словно осел лягнул. Боль была такой резкой и оглушительной, что я пришла в себя и снова оказалась в реанимации. Я сделала выбор. Я задыхалась – знаете, как бывает, когда слишком долго пробудешь под водой. Я села. Свет ослеплял. Я видела только красавчика-врача. Он стоял чуть поодаль и наблюдал за мной.
Мне отчаянно надо было пописать, но, как только я попыталась слезть с каталки, оказалось, что накачали меня до состояния Алисы в Стране чудес, разве что попала я в страну белых стен