на который он поднялся своими ногами.
Риторический вопрос: «Как на самом деле люди становятся такими, какие они есть»?
Риторический вопрос номер два: «Кто есть господин Фомин»?
Так бывает: основываясь на уязвимых предпосылках, можно сделать и жизнеспособный вывод.
«Клин» – название построения средневекового войска: дети, за ними их родители, за их спинами родители родителей, прадедушки и прабабушки, а за теми спинами также их родители. И так далее… По замыслу, такой клин – сила. Однако стратеги-патриархи обнаружили уязвимость построения: неповоротливость, сложность управления на пересечённой местности бурных изменений в социальном укладе. Мельком, сквозь прорехи в построении проглядывают фигуры, место которым отведено в крытом обозе: болезнь и безумие, многожёнство, бастарды, предательства…
Предки Павла Николаевича Фомина – предположительно законопослушный разночинный люд. В Бархатной книге не прописаны. Да и в прочих иных архивных гербариях ни подвигами, ни позором не пришпилены. Отсутствуют сведения, чтобы они навлекали на себя внимание властей: особым ли шиком, жертвенностью или чем иным…
Следующую работу с обсуждением Павел Николаевич организовал в тройках, а сам, чтобы не мешать атмосфере заговорщического уединения тайных сообществ-троек, намеренно отошёл к ближнему окну. Облокотился на подоконник. Эдакий либеральный вертухай, символ контроля. Стоял, следил за временем, чтобы синхронизировать завершение для участников. Смотрел на дугу, составленную фонарными столбами все меньшей и меньшей высоты, вплоть до поворота. Своё название они оправдывали, были скопированы с рельефных столичных светильников; напоминали о часе, когда фонарщик поднимался по лесенке, открывал дверцу и зажигал лампу. Перед окном, на зачищенном снежном накате тротуара копошились несколько хорошо различимых воробьёв. Странно… Рядом ни газонов, ни старушек с хлебными крошками – так откуда они взялись? Далее глазу была доступна невостребованная доселе серая мгла, до неё не дотягивался свет от фар проезжающих машин. С краю, там, где мгла сгущалась до черноты, в тёмном платке – бабка по отцовской линии, первая жена Степана Теобальдовича. Не успела эвакуироваться, осталась в Одессе и была застрелена фашистами в сорок четвёртом году, в самом конце оккупации. Не за помощь подпольщикам, а так, для устрашения. Павел знал её по единственной сохранившейся фотографии. Там же, в мглистом переходе он попробовал разглядеть только что живого отца, которому делал подсмотренный в кино непрямой массаж сердца – отчаянная, бесполезная попытка заклинания. Тот не появился, зато прислал картинку. Иллюстрацию к рассказу про своего отца, деда Степана. На ней двадцатые годы двадцатого же века. Воспоминание совсем маленького мальчика о том, как его папа дома, в одесской квартире, почистил карабин, собрал его и для проверки зачем-то выстрелил