сродство с перемещением стрелки по монитору. Во всяком случае, Перельман о своём вопросе забыл и даже не успел испытать жгучего стыда за «себя, сказавшего глупость».
Он (многоперсонально) – версифицировал мир. Но и мир (беспредельно) – версифицировал его самого. А что в «этом» его новом мире могут быть и другие (кроме него) бого-демоны, он ещё не вполне успел усвоить.
Поэтому его душа у монитора поспешила вернуть его в ту человеческую ипостась, где ему (человеку) – предстояли нечеловеческие определения.
И ему опять понадобилась женщина. Ибо как ещё можно самоопределиться? Человеку – только посредством женщины. А ведь Хельга (в амбициозных своих ипостасях) из ресторана ушла.
Более того, она как бы и от ресторана сбежала! Но и в этой утрате был смысл: стало ясно, что есть и другие её ипостаси.
Виктор Топоров (бородатый и коренастый, всё более и более похожий на одинокого гнома) сказал:
– Иди. Она ждет.
Максим Кантор (верный семьянин и энциклопедический эрудит, мягкий европейский марксист-соглашатель – а где-то даже «не совсем материалист» и «не-то-чтобы» русофоб) не сказал ничего: всё без слов было ясно.
Ибо Перельману (отовсюду) – предлагалось: либо «судьба на выбор», либо «судьба на вырост». В любом случае (словно бы глаза обступили и смотрят) – каков он сейчас, «этот» Перельман, возможно было увидеть только в глазами «настоящей» женщины.
Надо заметить, что Перельман (ещё не возжелавший «реализаций» – то есть гений весьма бесполезный) именно «этого» и попытался избежать, когда спросил у двух весьма и весьма реализованных (но локальных: этих места и времени) гениев:
– Вы не педерасты? – первым делом спросил он у них.
Но вопрос (опять-таки) – не был услышан. Ведь отвечать на него пользы не приносило.
– Идите, – сказал Кантор.
– Может, водки выпьешь, для храбрости? – сочувственно спросил Топоров.
Перельман-возжелавший был бы польщен, но Перельман-бесполезный ответил:
– Спасибо, я не пью.
А душа его у монитора задалась простым вопросом: куда теперь Перельмана-атлета отправить, в какие перемены нашего коллективного бессознательного?
Ответом на него оказалось слово «сланцы», липкие глубины миллионов лет бес-сознательного, понадобившиеся для заполнения выкопанного древними Украинцами Чёрного моря; да! Именно сланцы!
Перемены этого коллективного бес-сознательного отчетливо осознавались на Украине, когда-то именуемой братской страной, а сейчас воспылавшей любовью даже не к фашизму (куда там, это слишком сложно), а к тупому квазинационалистическому злу.
Максим Кантор его услышал и отзовался:
– Вы слишком категоричны.
Кантор мало что понимал в украинской реальности. Но он был безусловный сторонник виртуальной свободы.
Перельман-аутентист (казалось бы, воплощение ненужности и свободы) – отнесся к его словам скептически: он ясно представлял, как прозрения сочетаются с упрощением и даже с агрессивным невежеством.
Разумеется,