мне? – ее мутные глаза расширились, а брови, казалось, поднялись еще выше на лоб, хотя, вроде бы, это было невозможно, – ублюдок!
Тим снова улыбнулся и склонил голову на бок.
– Ну вот. Ты так предсказуема в своих деяниях, мать. Минуты не прошло, а твое богобоязненное нутро вырвалось наружу, – он поднял перед собой указательный палец и втянул носом теплый воздух мрачного коридора, пропитанный благовоньями, – ну да, с характерным запахом. Но я восхищаюсь твоей смелостью. Даже сейчас, когда нас никто не слышит, ты продолжаешь играть эту свою роль. И, не знай я тебя и твоих сестер, то и впрямь мог бы подумать, что ты совсем меня не боишься. Похвально.
– Мне не нужна твоя похвала. Я и так позволила приходить сюда твоей нечестивой матери, храня ее грязный секрет…
– И конечно же ты поступила так только из-за своей хваленной человечности и безмерной доброты, верно?
– Убирайся отсюда!
– Ну-ну-ну, мать, – он сложил ладони у груди и покорно поклонился, – я пришел к сестре, и не уйду отсюда, пока не увижу ее. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Покажи мне дверь, за которой она лежит, и можешь и дальше заниматься своими… ну чем там ты обычно занимаешься.
Ее старческое лицо искривилось в гневе, через маску которого отчетливо проступил животный страх. Она хотела так много сказать, излить все гадости, на которые был способен ее идолопоклоннический язык, но с превеликим трудом сдержалась. Страх все-таки взял верх в этой борьбе нахлынувших эмоций. Иначе и не могло быть. Она с трудом поборола новый позыв сквернословия, после чего ткнула большим пальцем через плечо в направлении закрытой двери в правой стены тесного коридора.
– Она там, – с нескрываемым отвращением в голосе сказала старуха, отчаянно старавшаяся не встречаться со стоявшим напротив человеком взглядами, – я вернусь через пять минут. К этому времени, чтобы следа твоего тут не было, понял?
– Спасибо тебе, мать, – ответил Тим, снова поклонившись, – этого времени мне с лихвой хватит. И, надеюсь, ты помолишься за меня Артузе. Попроси ее разогнать ветра, чтобы те сдули с меня зловоние от этого места, когда я его покину.
– Проклятый богохульник! – воскликнула женщина, инстинктивно прикрывая уши, – не смей упоминать имена старых богов в этом священном месте!
– Ну-ну, тише, мать. Не нужно так нервничать. Побереги свое шаткое здоровье. Ведь ты так стара, что, наверняка, для тебя старые боги успели побыть вполне молодыми. Скажи, им ты молилась так же неистово, как сейчас молишься новому? Эта новая обувь пришлась тебе по размеру?
– Ублюдок! Выродок!
Она будто билась в истерике, не убирая ладони от собственных ушей, словно это могло защитить ее от произносимых ненавистным собеседником слов.
– Да, мать. Да. Давай. Выпусти наружу свое нутро. То, что ты так надежно заперла в чертогах своей светлой и чистой души.
– Будь ты проклят! Ты и все твое уродское семейство!
– Непременно, мать. Будь уверена, что так и будет, – кивнул