роковой женщиной, дамой пик. На взгляд Веры, обе играли хорошо, только порой позволяли себе чрезмерно манерничать. Впрочем, на экране, без слов, это выглядело не столь отталкивающе, как на сцене.
– Кстати, я изучаю производство картин не для того, чтобы потом открыть свое ателье, а с иной целью, – сказала Вера, глядя в глаза Бачманову.
– Вера Васильевна имеет намерение стать пайщицей нашего торгового дома, – уточнил Ханжонков.
То, что он сказал «нашего», а не «моего», понравилось Вере. Не кичлив, что хорошо, и не противопоставляет себя сотрудникам, что весьма правильно.
– Были бы у меня свободные средства, я бы вложил их в наше дело не раздумывая, – сказал Бачманов. – Нет ничего перспективнее в смысле прибыли, чем кино. Вложите копейку…
– Получите две! – перебил его Ханжонков и, как показалось Вере, перебил поспешно, словно опасался, что Бачманов скажет что-то лишнее. – Пойдемте, Вера Васильевна, не будем мешать Ивану Васильевичу. Вам непременно надо увидеть декоративные мастерские! Хотя бы для того, чтобы в полной мере ощутить грандиозность нашего дела!
Увы, в декоративные мастерские в тот день Вере попасть не удалось. Не успели они с Александром Алексеевичем выйти из павильона, как вбежал Сиверский. Глаза его были выпучены настолько, что, казалось, вот-вот выпрыгнут из глазниц, блеклые, цвета соломы, волосы стояли дыбом, лицо побледнело, подбородок дрожал. Портфеля при нем не было. Дышал Сиверский тяжело, запыхался.
– Там Корниеловского нашли, – просипел он, заламывая руки. – В ретираднике…[24]
За спиной у Веры многозначительно хмыкнул Бачманов.
– Гнать! – жестко распорядился Ханжонков. – В шею! К чертям! Расчет в зубы и пусть идет на все четыре стороны! «Квартиру» доснимет Чардынин. Скажите ему об этом, Михаил Дмитриевич. А Корниеловскому скажите, что я его больше видеть не желаю! И клятвам его больше верить не собираюсь! Так и передайте!
– Некому передавать, Александр Алексеевич. – Пока Ханжонков говорил, Сиверский успел отдышаться и теперь уже не сипел, а говорил обычным своим голосом. – Убили Валентина Николаевича.
Сиверский трижды истово перекрестился.
– Как убили?! – воскликнул Ханжонков. – Кто?! Змий зеленый?!
– Может, и змий, – ответил Сиверский. – Удавили его. Лицо синее, язык наружу, по виду натуральный удавленник. Амалия Густавовна, сколько ни старайся, лучше не изобразит.
5
«В Петербурге, в Матятином переулке, рухнувшей стеной пустовавшего дома, принадлежащего вдове действительного статского советника Амантова, был поврежден соседний дом. Убито 5 человек, 8 получили ранения различного характера».
Фраза Сиверского «Амалия Густавовна, сколько ни старайся, лучше не изобразит» звучала у Веры в ушах весь день, оказавшийся очень долгим.
Сказав Ханжонкову, что она сама найдет выход и провожать