около трех. Это ведь все из-за него.
– Почему ты…
– Ты знаешь, почему! – сказала Рэчел. – Из-за этого проклятого звериного кладбища, вот почему. Это ее очень расстроило, Луис. Это было первое кладбище, которое она видела, и оно ее… расстроило. Не думаю, что я буду очень благодарить твоего друга Джуда Крэндалла за эту маленькую прогулку.
«Он тут же оказался моим другом», – отметил Луис, одновременно смущенный и встревоженный.
– Рэчел…
– И я не хочу, чтобы она туда еще ходила.
– Рэчел, но Джуд только показал, куда ведет тропа.
– Это не тропа, и ты это знаешь, – сказала Рэчел. Она снова взяла чашку и принялась взбивать крем еще энергичнее. – Это проклятое место. Нездоровое. Дети ходят туда, поливают эти могилы… все это чертовски мрачно. Но, как бы они в этом городе ни развлекались, я не хочу, чтобы Элли во всем этом участвовала.
Луис смотрел на нее, не прерывая. Он был больше чем наполовину уверен, что их брак держался, когда каждый год два-три брака их знакомых заканчивались разводом, каким-то полуосознанным ощущением тайны, близости к месту, где не имеют значения ни брак, ни семья, где каждая живая душа стоит в одиночку, нагая и беззащитная. И не важно, насколько хорошо знали они друг друга, – в их отношениях могли встречаться белые пятна или черные дыры. И иногда (слава Богу, редко) вы вступали в область неведомого, как авиалайнер, неожиданно падающий в воздушную яму. И после приходилось долго трудиться, чтобы восстановить мир и согласие в семье, и вспоминать, что подобные открытия могут быть неожиданностью лишь для дураков, считающих, что один человек способен до конца понять другого.
– Дорогая, это всего-навсего животные.
– Этого достаточно, – сказала Рэчел, сделав в воздухе жест перемазанной в креме ложкой. – Ты думаешь, для нее это просто звериное кладбище? Этого вполне достаточно, чтобы вызвать страх. Нет. Я не пущу ее больше туда. Это не тропа, это мрачное место. Теперь она уже думает, что Черч может умереть.
В какой-то момент у Луиса возникло безумное ощущение, что он все еще говорит с Элли, которая просто надела платье матери и очень разумную, рассудительную маску Рэчел. Даже выражение было тем же внешне сердитым, а в глубине страдающим.
Он задумался, внезапно поняв, что для нее это не обычный спор, она словно потеряла что-то большое, заполнявшее весь мир, и теперь для нее очень важно это найти.
– Рэчел, – сказал он, – Черч должен умереть.
Она сердито посмотрела на него.
– Не обязательно об этом говорить, – отчеканила она, будто разговаривая с отсталым ребенком. – Черч не должен умереть ни сегодня, ни завтра…
– Но я только пытался объяснить…
– …ни послезавтра, ни, может быть, через год…
– Дорогая, мы же не можем быть уверены…
– Нет, можем! – закричала она. – Мы о нем заботимся, он не умрет, никто здесь не должен умереть, и зачем тебе непременно нужно расстраивать ребенка, пытаясь объяснить ей то, чего она еще не может понять?
– Рэчел,