йте, это я в иной форме… А содержание, наверное, то же самое». Более всего заботили и волновали проблемы духовной жизни человека в период отрочества.
Многолетние наблюдения над жизнью и работой школьных коллективов приводили к выводу: в подростковом возрасте совершаются настолько глубокие изменения в духовной жизни человека, что много фактов его познания, умственного труда, поведения, взаимоотношений с товарищами, эмоционального, эстетического и морального развития кажутся воспитателю непостижимыми и таинственными. Опытные педагоги нередко жалуются: трудно работать с подростками, что-то таинственное, непонятное происходит с ними. В третьем-четвертом классах мальчик – лучшего не нужно: спокойный, уравновешенный, внимательный, предупредительный, чуткий, способный переживать высокие, благородные чувства, доступные человеку в этом возрасте, а уже в пятом, особенно в шестом-седьмом классах – кажется, это уже не он: своевольный, невыдержанный, нередко грубый и дерзкий, болезненно самолюбивый, нетерпимый как к требованиям учителя, так и к слабостям товарищей, резкий и прямолинейный в суждениях об окружающем мире, особенно о поведении старших. Порой в глаза бросается вот что: чувства, которые волнуют душу в детстве, со временем будто совсем не могут овладеть ею. Если прежде, бывало, горе близкого или незнакомого человека вызывало в детском сердце глубокие переживания, то подросток иногда может и не заметить людского горя.
«Словно кто новую душу вдохнул в мальчика, – рассказывает на заседании педагогического совета классный руководитель шестиклассника Виталия. (А я слушаю и думаю: «Неужели через два-три года такими станут Витя Безверхий или Володя Бескровный? Ведь в третьем-четвертом классах Виталий был образцовым в учении и поведении.)
– А теперь, – продолжает свой рассказ классный руководитель, – закончилась четверть… Провожу родительское собрание, говорю об успеваемости. Решил рассказать о недисциплинированности Виталия. Думал: присутствие родителей повлияет на мальчика. Рассказываю, а одним глазом смотрю на Виталия. Сидит неподвижно, ни черточки тревоги или раскаяния. Вдруг вижу: раскрывает учебник по моему предмету, берет карандаш и что-то рисует на титульном листе. В глазах – огоньки злорадства. А сидит он на последней парте, никто не видит, что он делает. У меня в груди запекло. Что делать? Знаю, нельзя тут, перед родителями, начинать разговор об этой новой выходке. Боюсь, вспыхнет парнишка. Чувствую, он только и ждет моего обращения к нему. Это он специально портит учебник по моему предмету… чтобы досадить мне. Перевожу разговор на другое, а в памяти всплывает конфликт, который произошел с ним же, Виталием, несколько дней назад. Была политинформация. Комсомолка-десятиклассница рассказывала о жизни в нашей стране и за рубежом. Речь зашла о самоотверженном труде колхозниц соседнего колхоза. Женщины вырастили высокий урожай сахарной свеклы. Честь и слава людям, которые работают по-коммунистически!
Виталий поднял руку:
– Хочу сказать слово.
– Говори, – разрешил я.
– Моя мама месяц сидела на земле, очищая свеклу, – взволнованно произнес Виталий. – Заболела, теперь в больнице лежит. Почему тяжелую работу дают женщинам?
– Ты думаешь, о чем говоришь? – рассердился я. – Какой же ты пионер?
– А какой же вы учитель? – тихо, дрожащим голосом сказал Виталий. – Разве можно человеку месяц целый сидеть на сырой земле? Вы же учите бороться за правду.
– Ошеломили меня эти слова Виталия, – закончил свой рассказ классный руководитель. – Что это-демагогия или жажда истины? Может, мы слишком много даем нашим подросткам и мало требуем от них? Может, в наше время душа человека, перед которой открывается мир, отличается какими-то особенностями, неизвестными нам? Может, подросткам открываются некоторые грани мира не такими, как открываются они нам. Что делать, чтобы отдельные недостатки нашей жизни не воспринимались так болезненно?
Был горячий, откровенный разговор, в котором родилась истина, взволновавшая весь наш педагогический коллектив: да, мы иногда забываем о некоторых вещах, часто мы не стремимся смотреть на мир глазами тех, кого мы воспитываем, бывает, допускаем удивительную и непростительную противоречивость – учим своих воспитанников быть правдивыми, говорить правду и только правду и одновременно пытаемся погасить горячий порыв молодой души, вызванный непримиримостью к несправедливости.
Подросток в отличие от ребенка начинает обобщать как добро, так и зло; в отдельных фактах он видит явление, и от того, какие мысли, настроения порождает в его душе это явление, зависят его убеждения, взгляды на мир, мысли о людях. Да, годы отрочества и отличаются от детства тем, что человек в этом возрасте видит, чувствует, переживает не так, как видел, чувствовал и переживал в детские годы. Я много думал: чем отличается видение мира подростком от видения мира ребенком? Пытался поставить себя на место своих воспитанников. Вел педагогические наблюдения, записывая в отдельную тетрадь. В ней был специальный раздел «Я глазами подростка». Мысленно я поставил себя на место того же Виталия, рассматривал, оценивал свои поступки с его точки зрения; пытался убедить себя, что я – это какой-то человек, с которым мой внимательный,