придала мне сил и помогла взбодриться. Поднявшись в комнату после купания, я надела легкое шифоновое платье и взяла зонт.
Послышался стук и вошла Пея.
– Ты приготовила то, что я просила? – спросила я нянюшку.
– Да, чаонинг, лекарства сложены в сумку – отвечала Пея, – но все же не советую вам этого делать. Господин Марэ будет недоволен, если узнает, что вы ходили в рабочие линии.
– Парамит для меня и Джии значит очень много. Я не могу оставаться безучастной, когда она больна. Отец поймет.
Натянув перчатки, спустилась вниз и пошла к реке. Там за мостом, начинались рабочие линии. Так назывались деревянные хижины крытые жестью, в которых жили работники. Пея шла за мной, держа в руках небольшую кожаную сумку. Туда были собраны те лекарства, которые могли помочь Парамит. Честно говоря, я не знала что с ней, поэтому взяла на глаз.
Первое время, когда отец только стал плантатором, он заботился о работниках, о своих кули, как их здесь называли. В первые несколько лет он строил им хорошие добротные хижины, а не жалкие лачуги, в которых жили работники с других плантаций. Но с тех пор прошло немало времени, многие хижины пострадали от ураганов и гроз и требовали ремонта, а у отца не было теперь ни средств ни желания делать его. Со времен он стал считать, что излишняя доброта и забота лишь развращают кули и лао, они не ценят это и только хуже начинают работать.
Поднявшись по утоптанной дорожке, с горами мусора по обе стороны, я уже почти дошла до хижины, где жила Парамит с родителями, как вдруг услышала какой-то душераздирающий крик. Он шел из-за деревьев вверху и разлетался на всю округу. Крик боли, крик страдания. Я вздрогнула.
– Пея, что это?
Но нянюшка молчала, потупив взор.
– Чаонинг, нужно уходить, – произнесла она, хмуря брови.
– То есть как это уходить? – недоумевала я. – Что это за крик? Словно какого-то убивают.
По лицу Пеи ничего нельзя было понять. Поэтому я стала взбираться по дорожке наверх, в сторону, откуда слышался крик. Чем ближе я подходила, чем отчетливее были слышны удары. Какого-то избивали! Перед распахнутой хижиной на коленях стоял парень со связанными руками. Это был Донг, жених Парамит, я сразу узнала его. А над ним возвышался надсмотрщик Чао Конг и размашисто со свистом бил парня по спине, виднеющейся в разодранной рубахе. С лица несчастного капала кровь, голова разбита, губы запеклись в корки. От этого жуткого зрелища мне стало плохо, затошнило.
Вокруг стояли кули, в их черных блестящих глазах застыла покорность и какой-то животный страх.
– Прекратите! – кричу, вне себя. Но мой голос тонет в стонах Донга.
И вдруг откуда-то с боку выбегает Парамит и бросается на колени перед Чао Конгом. Я не узнала свою любимую лао, она сильно похудела, так что на лице остались лишь большие прекрасные глаза, лихорадочно блестевшие. Она молила надсмотрщика прекратить избивать Донга. Но тот, равнодушно толкнув ее ногой, продолжал истязание парня.
Гнев обжег мои глаза, я подбежала и крикнула на вьетнамском:
– Немедленно