полу брызги краски, засохшие червячки герметика.
Старинный шкаф в полстены – грязный, пыльный, пустой.
Обстановка (кроме иконостаса) напомнила мне дедушкин кабинет в Брюсовом переулке. У дедушки был похожий диван, широченный, мне всегда нравился кожаный запах. Я кувыркался со спинки и с подлокотников. Часами валялся – рассматривал минералы из дедушкиной коллекции, он иногда давал поиграть. Мне особенно нравился магнетит, тяжёленький, весь в кубических выступах, удивительно было, что эти выступы такой правильной геометрической формы, – и завораживал лазурит: при электрическом свете он мог затаиться, прикинуться тускловатым, зато на солнце делался вызывающе ярким, неистовым…
Когда я подумал про лазурит, что-то забрезжило на границе сознания, зазудело – что-то совсем недавнее, буквально только что, час назад, полчаса… Дедушкина квартира, холодок недостроенной комнаты, детское воспоминание, синева, сейчас вспомню…
– Лёшик! – раздалось в правом полушарии мозга. – Ты чего вздрагиваешь? Привыкай. Вот выкроила для тебя минутку.
Алла.
– Говорю с тобой по большой дружбе, Лёшик. Рискую. Только из-за твоей ситуации. Это я тебя предложила, сообщаю на всякий случай. Так вот, чтоб ты ориентировался: ты сейчас здесь, но это пока ничего не значит. Каждый может вылететь в любой момент. Люську меняем точно. Не тянет психологически, ты сам видишь. Все видят. Она, кстати, не от меня. Зачем её взяли, я так и не поняла. Вообще неуправляемая. А тебе, Лёшик, надо держаться, понял? Поэтому слушайся и веди себя хорошо. И на Сашку не бычь. Ещё скажешь спасибо сто раз. Остальные в подмётки ей не годятся. Я имею в виду, остальные кондукторы. Уникальная девочка, вежливая, пунктуальная. Твоя поклонница, между прочим. Всё, бегу дальше. Работай, зайчик. Целую.
Вот так, подумал я. Дожили. Алка Касаткина со мной разговаривает сверху вниз. «Взяли благодаря мне». «Работай». «Целую».
Даже обидно не было. Было немного смешно. Кто б мог представить лет двадцать тому назад…
Алка была на курсе самая неинтересная – и как барышня, и как актриса. Всё, что она сказала про маменьку – «Не тянет, все видят… Зачем её взяли?.. Вылетит…» – двадцать лет назад в точности относилось бы к ней самой: никто не понимал, каким образом Алка прошла сумасшедший конкурс. После каждого курсового спектакля и даже этюда все ждали, что её выгонят из-за явной профнепригодности – но она получала вымученные тройки, просачивалась дальше, дальше – и таки доучилась.
Зато – незаменимая староста: все расписания, все задания, распределения, всем напомнить, достать реквизит и костюмы, с театральными мастерскими вовремя договориться, чтобы подогнали, подшили; я, например, всегда забывал и путал свои размеры, а Алка помнила чуть ли не наизусть.
Я не скажу даже, что её не любили… Но какая-то она была липкая. Такая вся из себя преданная, на всё готовая…
И теперь представьте меня двадцать лет назад. Тонкий, звонкий, высокий, «фактурный»… Это сейчас у меня волосы потемнели и потускнели, и как-то даже подвыпрямились, а тогда были