он старался подтянуться. Но его попытки хоть чуть-чуть приблизить свой подбородок, чтобы хоть раз – один только раз перенести его над перекладиной – приводили к тому, что он весь спазматически извивался, как червяк, насаживаемый на крючок, но ни на миллиметр не приближался к поставленной цели. Его попытки всегда вызывали самое бурное веселье класса, иногда даже слышались аплодисменты.
Причем наиболее громко и зажигательно веселились девочки, которым не нужно было подтягиваться вообще, они всего – навсего отжимались, причем не от пола, а от двух стоящих параллельно гимнастических скамеек, что было на его взгляд не то что проще, а неизмеримо проще. Он был горд тому факту, что мог просто отжаться от пола ровно десять раз – после чего его силы иссякали, и он падал на пол, но отжимался он всегда дома, где некому было над ним смеяться. И поддерживать было тоже, к сожалению, некому.
Кореец одобрительно хмыкнул, увидев место предполагаемого размещения турника, и немедленно задал вопрос:
– А турник?
Ему было немного неловко показать и объяснить то, что он придумал использовать в качестве турника.
Безусловно, найти отрезок гладкой никелированной прохладной на ощупь трубы было бы здорово, но он не смог придумать, где можно было бы раздобыть такой кусок.
Единственная мысль, которую он не смог отбросить после обдумывания различных вариантов, было приспособить для этих целей кусок клюшки.
Да, хоккейной клюшки.
У него была клюшка. Он не умел кататься на коньках – не говоря уж о модных хоккейных, с заточенными лезвиями, что там говорить, он с трудом катался на коньках, крепившихся к валенкам – у них было по два лезвия на каждый валенок, видимо, конструктор данного чуда инженерной мысли предполагал, что на двойных лезвиях стоять будет проще. Стоять на них действительно было можно, но кататься абсолютно невыносимо. Он пытался это делать и несколько раз ходил на каток тренироваться – после каждого раза у него болели все мышцы, и в особенности ноги и бока – на которые он постоянно падал, каждый раз по возвращении с катка он с облегчением стягивал с себя валенки и надеялся, что кататься больше не придется.
Апофеозом его конькобежной карьеры была покупка клюшки.
Ударная часть у нее была абсолютно плоской – он не знал тогда, что нужно специально распаривать древесину над кипящей кастрюлькой и сгибать ее для достижения нужной формы, он только видел, как все играют клюшками с изгибами, красиво в несколько слоев обмотанными синей изолентой. Он действительно вышел однажды поиграть в хоккей – и его, к немалому удивлению, даже приняли в игру, несмотря на нелепые валенки с коньками, пристегнутыми кожаными ремешками, и клюшкой без модного изгиба для достижения мощного и эффектного удара по воротам.
Он и ворота-то толком не разглядел за то короткое время, что находился на поле – практически сразу после выхода на каток он упал, поскользнувшись, и когда поднимался, неловко опираясь на клюшку – ему в лоб