его проклятое имя из списков ушедших в мир иной. Однако масштабы злодеяний, с которыми связано его имя, его роль в окончательном решении не дают забыть об этом уже десятки лет, вновь и вновь возвращают к этой зловещей фигуре специалистов из области юриспруденции, политологии, социологии, антропологии – и, несомненно, психологии.
Далеко не все материалы, добытые в ходе предварительного расследования, были опубликованы во время или после суда – многие по разного рода причинам остались скрытыми от глаз общественности и специалистов на долгие годы. Вместе с тем судебный процесс освещался в прессе, велись телевизионные репортажи с заседаний суда, который стал по-настоящему публичным. Записи заседаний рассылались по всему миру, 37 стран регулярно получали телевизионные отчёты. О том, как работала съёмочная группа, что переживали её члены, какие сложности пришлось преодолеть, чтобы снимать судебный процесс, – всё это послужило материалом для художественного фильма.[2]
Судебный процесс предоставил трибуну тем, кто молчал о пережитом нацистском кошмаре. Многие, в том числе израильтяне, впервые услышали из уст выживших в лагерях смерти об ужасах, которые испытали евреи Европы, о жертвах и их палачах. К числу наиболее или даже самых известных сообщений о ходе судебного процесса над Эйхманом относятся репортажи, которые принадлежали перу весьма авторитетной ученицы немецких философов Мартина Хайдеггера и Карла Ясперса – Ханны Арендт.
На судебном процессе Х. Арендт [Dr. Arendt] присутствовала как корреспондент американского еженедельника «The New Yorker». В течение месяца с февраля по март 1963 года в пяти номерах еженедельника публиковались её репортажи, которые впоследствии были оформлены в виде книги «Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil» (в переводе на русский: «Эйхман в Иерусалиме: Банальность зла»)[3]. Появление этой книги было подобно взрыву бомбы, ударная волна от которого продолжает распространяться и по прошествии почти шестидесяти лет.
Значение суда следует рассматривать прежде всего в контексте еврейской истории, хотя это событие было знаковым и для общечеловеческой истории, поскольку предметом судебного разбирательства стало покушение на человечность, жертвами которого оказались евреи. Иными словами, израильский суд расследовал преступления против еврейского народа, в которых обвинялся один из его палачей. При этом прежде всего не столь принципиально с этической точки зрения, – которая превалировала над юридической, – корректно или нет был построен судебный процесс, правильно ли с точки зрения мирового юридического опыта вели себя участники процесса. Речь, в первую очередь, идёт о беспрецедентном событии, о том, что впервые за 2000 лет евреи в своём возрождённом государстве судили одного из своих многочисленных гонителей и извергов. И не так уж существенно, что фактически исход суда, приговор обвиняемому не вызывал сомнения, был предрешён. По-видимому, отдавал себе в этом отчёт и Эйхман.
Внешняя, демонстративная сторона суда была весьма значима, поскольку в ходе публичного судебного разбирательства вскрывались факты Холокоста, которые в то время по разным причинам замалчивались в Израиле. В зале суда в Иерусалиме была вскрыта вся чудовищность преступлений нацистов против еврейского народа, ответственность за которые лежит не только на немецком народе, но и на тех народах, которые способствовали уничтожению евреев своей пассивностью, невмешательством или даже активной помощью нацистам.
В чём актуальность сегодняшнего обращения к суду над Эйхманом, к книге Ханны Арендт и полемике вокруг неё, длящейся годы, не утихающей и острой? Одна из причин, несомненно, состоит в том, что Арендт лишила исключительности монстров, чудовищ в человеческом обличье, совершивших невиданные злодеяния, продекларировав, что для того, чтобы быть злодеем, не обязательно нести в себе нечто ужасное, вселять своим видом страх и трепет, достаточно быть обычным человеком, средним по своим умственным способностям. Иными словами, Арендт имела в виду, что каждый из нас, живущих на этой планете, с равной вероятностью при определённых социальных условиях, например, при соответствующем политическом режиме, может стать злодеем, подобным Эйхману. Эта мысль, доведённая до обычных людей, способна устрашить каждого, но в то же время она лишает исключительности настоящих убийц, самой природой созданных для насилия над себе подобными.
Какой бы ни выглядела заманчивой, эксцентричной и даже красивой в своей парадоксальности концепция «банальности зла», она вызывает сомнения в своём адекватном отражении реальной жизни. По сути, она не подтверждена эмпирическими данными социальных психологов и исследователей в области психологии личности, т. е. теми, кого Х. Арендт так или иначе проигнорировала. Она стремилась при обсуждении многих вопросов настоящего и прошлого подняться над земным судом, принять роль объективного и невозмутимого судьи, Фемиды, которой чужда национальная принадлежность и тех, кто судит, и тех, кого судят. Для неё, вероятно, было важно сохранить беспристрастность, – каковая может быть, на мой взгляд, только иллюзорной, – и убедить свою аудиторию в этом. Правда и справедливость в её понимании, по-видимому, существовали в отрыве от реальности как