перед евреем, доктором Йозефом Лёвенгерцем [Dr. Josef Löwenherz], который был активным деятелем еврейской религиозной общины.[151]
По всей видимости, таким образом у Эйхмана прорывалась накопленная злость, которую он не всегда мог разрядить в/на своём ближайшем окружении. Объект, который оказался для него идеальным, – евреи, как с точки зрения его глубинной установки, нацистской идеологии, дающей возможность представить обращение с ними как заслуженное; а также выход его ярости был для него абсолютно безопасным, поскольку евреи находились в его руках в состоянии полной беспомощности. Он наслаждался властью над еврейскими лидерами подобно двоечнику, в руки которого волею Судьбы попали ненавистные ему учителя. Вряд ли всё-таки следует называть предложенный Эйхманом стиль взаимодействия сотрудничеством. Имея это в виду, надо внимательнее отнестись к порицанию еврейских функционеров общин и руководителей гетто, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Хотя и здесь были редкие исключения.
Однако нельзя не сказать и об эпизоде, приведённом Квентином Рейнольдсом в книге «Министр смерти» и показывающем личность Эйхмана с совершенно неожиданной стороны. Эпизод был связан с могилой основателя сионизма Теодора Герцля, похороненного в Вене. К Эйхману обратились два видных еврейских функционера и попросили помочь перевезти в Рим останки Герцля или отдать приказ, чтобы не допускать надругательств над могилой. Эйхман сказал им, что Герцль ему знаком по книге профессора Адольфа Бёма. И Эйхман действительно помог – на следующий день издал приказ о наказании тех, кто посмеет осквернить захоронение Герцля. Через несколько месяцев десяти венским евреям [миньян – מניין] разрешили посетить могилу Герцля в тридцать пятую годовщину его смерти (1939). Единственный выживший из этой группы, доктор Даниэль Бруннер [Dr. Daniel Brunner], рассказывал, что когда они вошли на кладбище, то были поражены, увидев одиноко стоящего Эйхмана… Во время чтения поминальной молитвы [кадиш] Эйхман продолжал тихо стоять.[152]
До конца войны могила Герцля оставалась в порядке, а после окончания войны и создания еврейского государства в Палестине в 1949 году прах Герцля, в соответствии с его завещанием, был привезён из Вены и захоронен в Иерусалиме на горе, названной по его имени, горой Герцля.
Трудно заподозрить Эйхмана в благородстве по отношению к представителю презираемой и ненавистной расы. Но что же им двигало? Можно только выдвигать различные версии. Одна из них может показаться странной, но она основана на некотором отождествлении нацизма и сионизма. Для Эйхмана оба движения были подобны в том, что опирались на понятия «крови и земли». Для него олицетворением нацизма, безусловно, был Адольф Гитлер, – бескомпромиссный ненавистник евреев, непререкаемый и непоколебимый авторитет, под которого он строил свою жизнь. Такую же роль, как, вероятно, полагал Эйхман, для евреев играл Теодор Герцль. Но почему он не надругался «над трупом своего