бледен и яростно кусал губы.
– Не смею вас больше беспокоить. С вашего позволения, – произнес он и, поклонившись присутствующим, направился к выходу, Эмма пошла за ним. Остальные остались на своих местах. Затем заплаканная Эмма с растекшейся по щекам тушью вернулась в гостиную и, отказавшись от ужина, ушла к себе. Фрида не нашла в себе сил утешать сестру. Она отправилась с матерью в кухню, чтобы помочь ей. Броня разогревала ужин, бормоча под нос:
– Какое упрямство! Какое же упрямство! Разве можно быть таким упрямым! Твой отец превратился в настоящего восточного тирана! Скоро, вот увидишь, запрет нас втроем в гареме.
Тирания восточных мужчин и их повсеместное стремление запереть любую женщину в гареме были у Брони притчей во языцех. Фрида промолчала. Взяв в руки поднос с тарелками и стаканами, она вышла в столовую и принялась накрывать на стол.
За ужином никто ни слова не произнес об Эмме и Ференце. Разговор вообще не клеился. Напряжение висело в воздухе, его почувствовал даже Валентино и предпочел на всякий случай исчезнуть.
Чтобы разрядить тяжелое молчание, включили радио. Уверенный мужской голос зачитывал постановление о военном положении, объявленное неделю назад в шести провинциях, включая Стамбул.
– Храни нас Господь! Дела все хуже и хуже… – глубоко вздохнула Броня и повернулась к Фриде. – А если введут комендантский час? Как тогда ты будешь ездить на учебу?
– Многие студенты живут далеко от семьи. Буду жить как все, ведь сейчас война, время воевать…
– Верно, доченька, так и надо – что все делают, то и ты делай! Однако умоляю тебя: не ходи без надобности одна по улицам. Как вышла из университета, сразу в пансион!
Стояла ночь. Фрида, Эмма и их возлюбленные бежали по узкой, безлюдной и темной улице, а за ними гнались длиннобородые раввины в черных шляпах и лапсердаках и бормотали молитвы на древнееврейском. В руках у них были ножи, чьи лезвия блестели в темноте. Кажется, это были ножи для обрезания! Дыхание одного из преследователей коснулось затылка Фриды, и от ужаса она проснулась.
Было шесть часов утра, за окном все еще темно.
«Ох, папа-папа! Какие сны мне из-за тебя снятся!» – пробормотала она, а затем улыбнулась, осознав, что ей впервые в жизни приснился сон на турецком.
Она встала, протерла глаза, вышла на лестницу и направилась к умывальнику, скрытому за занавеской в цветочек. Линолеум под босыми ногами был холодным как лед. Из других комнат не доносилось ни звука. Очень хорошо. Ей хотелось ускользнуть из дома, чтобы никто не видел.
Фрида была уверена, что успеет на первый паром. Небо еще только начинало розоветь. Она шагала быстро, но при этом внимательно глядела себе под ноги, чтобы не споткнуться на брусчатке. Когда она свернула за угол, показалась пристань, и Фрида ускорила шаги. Вдалеке, в утренней дымке, белоснежный как чайка корабль стоял у причала. Вскоре раздался свисток контролера. Когда Фрида подошла к пристани в компании еще нескольких ранних пассажиров, небо, покрытое низкими тяжелыми облаками, разрезали