крепко растянутая канатами, чтобы ветром не унесло. И предназначалась она, как выяснилось, вовсе не для Всеслава, а для Настаси, которую Иоанн заметил среди попутчиков.
– Обрубай! – сказал Всеслав Хвату, взойдя с ним на борт. Приказчик обнажил меч и перерубил канат, державший судёнышко у причала. На других лодках сделали то же. Воины дружно взялись за вёсла. Уключины заскрипели. Константинополь пополз назад. Покинув ряды величественных галер и хеландий, стоявших на якорях, пять маленьких кораблей, нагруженных дорогим товаром и золотом, косяком пошли в открытое море.
Было ещё довольно темно. Иоанн стоял на корме. При свете тающих звёзд видел он всё каменное обличье Константинополя, понизу окутанное туманом, и наслаждался радостным звоном сердца в своей груди. Дорога к мечте была перед ним открыта. Возможно, что ей не будет конца, но даже такой расклад делал путешественника счастливым. Точнее, именно он.
Достав из мешка посольские грамоты, Иоанн порвал их в клочки, которые отдал ветру. Тот их развеял над морской гладью. Подставив ему лицо, молодой патрикий сам чувствовал себя ветром. Глаза у него светились, как у мечтательной девушки, будто в них уже отражалось солнце.
– Любовные письма рвёшь? – спросил у него за спиной Георгий Арианит. Патрикий, не обернувшись, ответил:
– Да.
– Много их! Что, все от одной?
Иоанн кивнул.
– Видимо, она тебя сильно любит, – предположил Георгий, – если у неё есть свободные деньги, юность и привлекательность, ты – счастливчик!
– Да, всего этого у неё с избытком, – сказал в ответ Иоанн, – меня не устраивает в ней только происхождение.
Спустя час заря растеклась над морем. Поднялось солнце. Константинополь был уже едва виден на горизонте.
– Настася, спой! – потребовали гребцы. Гусляр Спирк взял гусли. Серебряный рокот струн сразу дал понять Иоанну, что этот румяный молодой воин – мастер своего дела. Настася, сидя на узком борту ладьи, затянула песню о князе Рюрике. Её чудный голос, звеня над морскою синью, слился с зарёй, будто то был голос самого солнышка. Иоанн, присев на винную бочку, стоявшую рядом с мачтой, стал любоваться юной певицей. Она была далеко не так ослепительна, как зеленоглазая Феофано, но хороша. Её красота не пленила сразу, а наполняла сердце сладостной тишиной, как красота леса. Легко можно было представить себе Настасю возле ручья, с венком из ромашек на голове, кормящей из рук лосёнка. И много чего ещё представлял себе молодой посол, ибо на певице была тонкая рубашка с узорчатым пояском, и ничего больше. Ветер услужливо прижимал её с правой стороны к телу девушки, позволяя видеть некоторые линии. Это было весьма недурно, особенно когда девушка поднимала руку.
Ближе к полудню ветер окреп и, к всеобщей радости, изменил своё направление. Он теперь был попутным. Вздув паруса с разноцветной вышивкой, тут же поднятые на мачты, он весело поволок корабли по крутым волнам. Гребцы, бросив вёсла, начали пить вино и есть солонину с луком.
– За стол, дорогой патрикий, за стол, – пригласил Всеслав.