буддистские мантры, суры Корана – всё равно. Еще и сейчас, едва услышав φέρω («несу»), я, как собака Павлова, выдаю οἴσω («буду нести») и так далее. Во время контрольной я переписывала в тетрадь глаголы, мысленно давая обеты (и посылая проклятия); на том мое лингвистическое понимание и кончалось.
Притом я не первая и не последняя такая ученица. Более того – я знаю, что подобное творится в сотнях классических лицеев Италии с ребятами, родившимися в двадцать первом веке, которые научились пользоваться мобильным телефоном раньше, чем писать.
Так что я попытаюсь сейчас, в 2016 году, объяснить это, особенно тем, кто сегодня выдерживает натиск как правило слегка безбашенной молодости в классическом лицее, чтобы внести какой-то смысл в их зубрежные вечера и бессонные, хоть и не по-петербуржски белые ночи[7] и сказать им: верьте, в том, что вы учите, есть смысл, и смысл этот прекрасен. Хотя мне и потребовались пятнадцать лет и диплом по классической филологии, чтобы это понять.
Мне, твердолобой.
Начнем с истории, раз уж нам нравится фантазировать. В случае с чужим языком, мертвым к тому же, фантазия очень пригодится; а если она смутит более осторожных читателей, я приведу примеры более академического характера.
На дворе 487 год до Рождества Христова. Поздняя ночь. Один из гнуснейших баров Пирея. Небо затянуто тучами; волны хлещут о борта стоящих на приколе трирем; редкие фонари льют тусклый свет. Новолуние.
Два друга нынче изрядно набрались: у одного нелады с женщиной, у другого – с товаром, что никак не придет в Галикарнас. Оба рассуждают, не стоит ли назавтра обратиться за советом к Дельфийскому оракулу, и у обоих на душе – хоть дегтем мажь.
Судят и рядят, между делом заливая за воротник греческое крепкое вино, которое обычно разбавляют.
Наши персонажи, похоже, не больно-то разбавили свои напитки; и как их не понять, ведь нынче вечером им больше, чем когда-либо, надобно взбодриться; но в конце концов, в жизни, как и в трактире, придется платить по счетам, и сумма выйдет немаленькой. Могли бы заплатить да уйти с честью, но нашим приятелям приходит мысль сбежать. У обоих ноги заплетаются, хозяин, ясное дело, с легкостью настигнет их на углу трактира. И тем не менее они решают бежать, что по-древнегречески φεύγειν.
И вот, чтобы понять суть вида, необходимо влезть в шкуру, в карман, а главным образом – в греческий язык хозяина, вышедшего на сцену.
Всего лишь в трех видах мог бы хозяин выразить свою досаду, выудив – намеренно и уж точно не наобум – одну из трех основ (на это я ссылалась недавно, когда говорила об индоевропейском наследии) глагола φεύγειν:
– вид, или основа, настоящего времени, φεύγουσιν, в переводе: «Разрази меня Зевс, ты глянь на них, улепетывают!»
Наш хозяин стоит тут, возле черной бочки, и видит двоих друзей именно в процессе бегства: один спотыкается о ступеньку,