ую листву каштанов. В саду наливались соком яблоки и сливы, и воздух позднего лета был полон стрекоз, умиротворения и покоя.
Мазки ложились ровно, ранняя жара медленно перетекала в полуденный зной, и на башнях Фесса уже прозвонили последнюю треть утра, когда на дорожке, ведущей к дому, раздался жеманный голос тётушки Клэр.
И вмиг всё умиротворение и покой исчезли, как будто их ветром сдуло.
– Душа моя! Я так рада!
– Милая! А как же я рада видеть тебя!
Восторженные возгласы доносились из-за кустов сирени, перемежаясь лаем тётушкиной болонки и радостным визгом кузин Иррис – Лизы и Софи. Тётушка Клэр, очевидно, привезла подарки из города: зефир и пастилу, пару мотков кружева и деревянные гребни. Впрочем, угадать было нетрудно – этот набор она привозила с собой всякий раз, когда приезжала в гости.
Тётушка Клэр представляла собой средоточие всего, что Иррис недолюбливала в женщинах и чего надеялась избежать, приблизившись к преклонному возрасту. И хотя тётушка была дамой утончённой, ухоженной и следящей за модой, отдельные элементы её образа, вроде шляпки, напоминающей камень-окатыш, с вуалью и буклями, уложенными вокруг, совсем как лепестки подсолнухов на картине Иррис, вызывали только недоумение.
Неизменная горжетка, с которой даже в такую жару на всех взирала тоскливая морда серебристой лисы, зелёное шёлковое платье, собранное сзади на турнюр приличных размеров, и изумрудные серьги. Тётушка любила зелёный – как она считала, изумруд сочетался с рыжиной в её волосах. Сочетание было сомнительным, рыжина не натуральной, но спорить с ней никто не решался. Выщипанные в ниточку брови и душистая болонка в корзинке, которую ежедневно мыли дорогим розовым мылом, довершали образ.
Тётушка Клэр всегда была полна энергии, застёгнута на все пуговицы и готова к борьбе с аморальностью и злом. Дети выросли, муж умер, а энергия продолжала плескаться через край её хрупкого тела, заставляя в одиночку нести тяжёлое знамя защиты добродетели.
Поэтому в золотистом ридикюле у неё всегда хранилось триединое оружие против всех напастей: нюхательные соли, Канон в кожаном переплёте и веер, чтобы в случае непредвиденной ситуации разыграть спектакль в трёх актах – упасть в обморок, подкрепить праведный гнев цитатой из Канона и, завершив выступление торжественным взмахом страусовых перьев, воскликнуть: «Куда катится этот мир?!».
И можно было бы всё это вынести стоически – тётины визиты обычно не слишком затягивались, но проблема была в том, что тётя Клэр терпеть не могла Иррис, и неприязнь эта была взаимной. А учитывая, как тётя Огаста любила свою кузину, можно было предсказать с точностью до шага, как пройдёт этот день.
Сейчас они будут обниматься и целоваться, смешно вытягивая губы и едва касаясь щеками, потом хвалить наряды друг друга, обстановку гостиной, хвастать успехами детей, дожидаясь чай на веранде. Потом придут Лиза и Софи, и тётушка Клэр будет долго ими восхищаться, смотреть их рисунки и слушать, как они декламируют стихи или играют на клавесине, а позже начнётся самое интересное. Кузин выдворят прочь, и тётушки займутся тем, ради чего затевался весь этот маскарад – сплетнями.
Раньше Иррис думала, что за закрытыми дверями замужние дамы ведут очень важные разговоры, но это было до тех пор, пока она сама не вышла замуж и не попала в святая святых – чайную веранду.
Сплетни обсуждались по особому ритуалу: сначала менее значительные, вроде того, кто кого родил, кто в каком платье был на последнем балу, потом – кто на ком женился и какой была свадьба, была ли невеста беременна и сколько стоил свадебный торт, затем – кто кому сделал предложение, и уж после этого оставалось самое вкусное – скандалы. Любовники, любовницы, мезальянсы и порочащие честь события, привороты и магические печати, дуэли из-за женщин, внебрачные дети и самоубийства. Это обсуждалось обычно полушёпотом, чтобы не услышали дети, а главное – не приведи Боги! – мужчины.
Но Иррис знала, что сегодня в конце этого списка будет она, как фазан в центре стола с ягодой в клюве, как яблочный пирог с корицей или вишенка на торте.
Тётя Огаста позвала тётушку Клэр не просто так. Это её последнее и самое мощное оружие, которым она намеревалась сокрушить бастионы воли строптивой племянницы. А проще говоря, тётя Огаста всерьёз собралась выдворить Иррис из дома под одним простым предлогом – выдать замуж.
Треклятую тётку с болонкой специально выписали из Фесса сразу после того, как мэтр Гийо явился несколько дней назад в своей двуколке. Облитый одеколоном сверх всякой меры, в крахмальной рубашке, воротник которой давил его шею так, что, казалось, с ним случится апоплексический удар, он то и дело касался волос, разделённых на прямой пробор и смазанных маслом для блеска, был торжественен и тих, а под мышкой зажимал коробку конфет.
Мэтр Гийо по натуре был прижимист и жаден. И коробка конфет в его руках была чем-то неслыханным, примером необыкновенной щедрости и расточительства, и раз по этому поводу сразу же не пошёл дождь, значит, это был не просто подарок, а знак. И если уж он явился в дом в парадном облачении с этой коробкой – символом «самых честных намерений со стороны мужчины»,