могу избавиться от дурацкого жара, будто сжигающего изнутри всё моё тело.
Вяземский дрочил на моих глазах…
Клянусь, он делал это своей рукой и исподлобья, нагло смотрел на меня.
Как я теперь к нему вернусь? Как ни в чём не бывало?
Заходит санитарка.
– Варюшка, а ты чего тут сидишь? Тебя там пациент обыскался уже, спрашивает.
– Боже мой… – за голову хватаюсь, опять краснея. – Ладно, иду. Не знаешь, он там уже закончил?
– Ась?
Тётя Маша надраивает полы в ординаторской, она немного глуховата, приходится быть попугаем.
– Ну это… Закончил…
– Чего закончил-то? – отрывается от швабры и смотрит с непониманием.
Блин, неважно.
– Ничего. Хорошо, иду.
Значит закончил, раз она так о нём спокойно говорит. Хоть бы трусы надел.
Надо, не надо, а мне приходится вернуться к Илье Сергеевичу и войти в палату с умным лицом, сделав вид, будто абсолютно ничего здесь такого неприличного не было пятнадцать минут назад.
Всё бы ничего, я уже даже почти остыла и начала забывать бесстыжую порнохабщину, пока я, пройдя вперёд, не увидела свой потерянный бейдж с фотографией, лежавший на тумбочке, а на нём…
Ну он мерзавец, кретин, извращуга!!!
На нём застывшие капельки белой жидкости.
Я. Его. Ненавижу.
Он занимался рукоблудием в больнице, да ещё и использовал для этого гадкого дела мою фотографию!
Вяземский совсем охренел!
Глава 4
– Здравствуй, Варя, – ухмыляется с сытым, величественным видом.
Наглые глаза горят, наглые, пухлые губы изогнуты в кривой ухмылке, наглая поза всем своим видом показывает максимум снисхождения.
И он как всегда без майки, с голым торсом. Спасибо хоть в трусах. Таки надел.
– Прикройтесь, – отворачиваюсь.
Дурацкий жар опять ползёт по лицу – мне это уже всё надоело. Надоело так реагировать на него. Он же мерзавец!
– Почему? Не нравлюсь.
– Нра… То есть, это вас не касается! – хмыкаю, вздёрнув подбородок.
– У тебя красивая коса. Ты сегодня волосы в косу собрала? Мне нравится. Мечтаю наматывать её на кулак, и…
– Вы отвратительно себя ведёте. И, если не прикроетесь, я откажусь вас лечить и уволюсь.
– Тогда я умру и это будет на твоей совести.
Голос насытился льдом и сталью. Опасной.
Повернулась, двинулась к кровати. Вяземский соизволил набросить на бёдра одеяло.
– Лежите спокойно, мне нужно осмотреть вашу рану.
Присаживаюсь на край кровати, подготавливая всё необходимое, он, как всегда, мешает.
– Тут простынка запачкалась, нужно поменять, – криво лыбится, указывая на белёсые пятна на одеяле.
– Это просто отвратительно! Тут не публичный дом, а учреждение, где спасают людей. Хоть бы каплю уважения проявили! – взрываюсь я.
– Я проявил. Не одну каплю, а даже несколько.
– Мне не о чем с вами разговаривать. Это бесполезно, – цыкаю.
– Жаль, что ты такая