вид, и отчеканила: – Тогда тебе вот какое задание: в ближайшие несколько дней нарисовать что-нибудь такое, что не постесняешься мне показать. Договорились? Нарисуй что-нибудь для меня.
На секунду опешив, Дима захлопал ресницами и ответил:
– Договорились.
– Ну, – поднялась девушка со стула, – а сейчас мне пора. Пока. Отдыхай.
– По… – Он запнулся. – До свидания.
Она вышла, после себя оставив витать в воздухе сладкий аромат духов и начало блаженных перемен.
…в ближайшие дни нарисовать что-нибудь такое, что не постесняешься мне показать.
Отголоски слов в смеси с фруктово-ванильным запахом подействовали на Диму как заклинание, сквозь поры впитывались в его кожу, втекали в ноздри и уши невидимыми струйками. Да, он согласен был поделиться с ней еще не нарисованным рисунком. И готов был начать сию же минуту. Но что это? В сознание из ниоткуда прокралась тревога, окутав его тело тонкой черной нитью с выжженной крохотной надписью на ней: «ложь и боль», заодно стиснув и сердце. С чем это было связано? Что такого Дима увидел, что заставило его поневоле усомниться в открытости и искренности девушки? Юноша помотал головой и вслух произнес: «Чепуха». Затем встал с кровати и пошел просить необходимое для рисования.
Уже вечером рисунок был готов. Мусорное ведерко под столом пополнилось двумя смятыми листами-черновиками, карандашной стружкой, крошкой почти на четверть истертого ластика и разломленным напополам, после двух неудачных попыток изобразить лицо, простым карандашом. Ему хотелось, чтобы работа получилась как можно качественнее, но в то же время он понимал, что лучше у него уже не выйдет – и ни в течение последующих вечерних часов, и ни завтра, и ни через пять дней. А посему третий лист стал готовым вариантом. И следующим утром медсестра внимательно изучала рисунок, сидя на стуле, прежде придвинув его поближе к Диминой кровати. По выражению ее лица Дима понял: она осталась довольна его трудом. А он был доволен собой.
– У тебя очень даже неплохо получается, – искренне похвалила его девушка. – Но где же глаза, нос, губы?
– Пытался нарисовать, но лица у меня почти всегда получаются плохо, и я решил оставить так, – сказал он правду.
– Вот оно как. – Она кивнула, как бы давая понять, что прекрасно его понимает. Может, она и сама когда-то пробовала рисовать? – Тогда кто это, если не секрет?
Мальчик призадумался. Он и сам не знал, кого именно изобразил. Во время работы в его голове возникали образы и матери, и Натальи. Возможно, в конечном итоге оба образа на бумаге слились воедино, поэтому волос не коснулся ни один из цветных карандашей – только простой. А может, он обманывал самого себя и в большей степени желал изобразить Наталью.
– Это вы, – ответил он как ни в чем не бывало.
– Я? – указала она на себя пальцем.
– Да, вы. Я ведь вас почти не знаю. То есть… как человека, за пределами вашей работы. Понимаете? Вы – загадочная личность, поэтому лицо пусть будет таким, каким захотите его увидеть. Ведь