нарядов.
Никто не смог бы сказать наверняка, как далеко члены этого семейства, известнейшими из которых на сегодняшний день были Фирдевс-ханым и ее дочери, заходили в своих развлечениях. Особая слава, которой они пользовались в светских кругах Стамбула, поднимала их на столь недосягаемую ступень, что никому и в голову не приходило выискивать тому причины и оспаривать их превосходство. Их знали все завсегдатаи Гёксю, Кягытхане[9], Календера, Бендлер[10]; в лунные ночи на Босфоре больше всего преследовали их лодку, чаще всего дежурили под окнами их ялы, стараясь уловить звуки пианино, следили за изящными силуэтами, мелькавшими за занавеской, пытаясь разгадать, что скрывается за этими окнами.
На лугах Бююкдере[11] их экипаж провожали взглядами; где бы они ни появлялись, все головы поворачивались в их сторону. В воздухе проносился интригующий шепот: «Семейство Мелих-бея», вызывая у всех любопытство, словно из вибрации этого шепота рождался смысл, завуалированный флером таинственности.
В чем же дело? Никто не был в состоянии четко сформулировать, почему так сложилось, и дать этому исчерпывающее объяснение. Ходили кое-какие слухи, которые принимались всеми как есть в силу того, что люди склонны легко верить в то, что может очернить других, не утруждаясь докапываться до правды. Ведь, если начать копаться, можно обнаружить доказательства, что все это неправда, и тогда придется отказать себе в удовольствии верить в эти сказки, поэтому многие предпочитали принимать эти слухи в том виде, в котором они преподносились.
Чем больше они игнорировали эти разговоры, тем больше о них судачили. Каждому их выходу, каждому взгляду приписывался особый смысл. Однако нельзя сказать, что им не нравилось то, что они были предметом обсуждения. В ответ Фирдевс-ханым лишь пожимала плечами и говорила: «Послушать людей, так вообще ничего нельзя делать; мало ли, что думают люди, человек волен жить так, как ему нравится», и это выражало всю философию семейства.
И все-таки что бы там ни говорили, именно они на протяжении полувека воплощали дух изящества в местах гуляний. И это качество, бывшее в крови у всех членов семейства, возводило их в степень самых элегантных женщин Стамбула. Как того и требовал их образ жизни, они постепенно познали тайны искусства одеваться с неизъяснимой утонченностью, которая была заложена в природе всех женщин семейства, с гениальностью, которую нельзя было выразить определенными правилами и которая руководствовалась вдохновением весьма изысканного вкуса. Всему, что они надевали – от нижних рубашек до пече[12] на их лицах, до цвета перчаток, до вышивки на носовых платках, был присущ такой исключительный вкус, что рядом с изысканной простотой их нарядов самые роскошные платья, на создание которых было потрачено неимоверное количество усилий, казались примитивными. Когда они появлялись, невозможно было не заметить эту красоту, но никто не мог постичь, как она достигалась.
Вроде