м километре от ЧАЭС. А вот других зацепило сильно. Чем ближе к центру Зоны – тем сильнее разрушения. Меньше людей. Больше трупов. Мало было аварии в восемьдесят шестом, так еще и Выбросы какие‑то аномальные теперь. Мародёров и так хватало, а теперь их как грибов после дождя. Людей меньше – мародёров больше. С поставками и так стало худо из‑за Выброса, да и сами раньше у кого машины были, ездили затовариваться… Так после Адского Выброса совсем всё к херам полетело! Дорог нет – завалов много. Людей нет – мёртвых много. И мёртвых, которые «живые», тоже не мало. Появились, говорят, с последним Адским Выбросом. Всех, кого встретят – убивают. Никого не щадят. Никто не знает, сколько их. Может сотни, а может, тысячи… Говорят, туда, ближе к центру, сейчас вообще ад твориться. Не знай, может быть, наша деревня вообще последняя в живых осталась, а остальные сгинули. Ну как сказать в живых – мы с тобой живы, и слава Богу! Только вот, похоже, Бог оставил эти места. После Адского Выброса то. Раньше, я мародёров презирал, если б увидел такое с кем‑то или где‑то, как кто‑то тащит добро из домов, или обирает трупы, то мимо бы не прошёл. А теперь и сам, поживиться не прочь – до всех этих Выбросов, металл собирал, сдавал. И хаты пустые обчищал, выносил всё что можно было – и прикрученное, и не прикрученное. Если плохо поддавалось – вырезал, ломал, выкорчёвывал… Нужно же как-то выживать. Но я не плохой человек, никому никогда не причинил бы вреда, если б только на кону не стояла моя жизнь. Если вопрос стоит таков – жизнь или смерть, тут уж каждый сам за себя. Проявишь милосердие – считай уже труп. Может, конечно, быть и исключение – если попадётся такая же добрая душа, как ты и не убьёт тебя за хабар. Может, вы с ним договоритесь, поделите его, и разойдётесь… Если нет – выживет сильнейший. Да и откуда ты знаешь, как быть уверенным? Может он соврёт, и как только ты отвернёшься, скалясь выстрелит тебе в затылок или перо под ребро… Добро редкость в наши дни, а тем более в Зоне. Поэтому лучше не рисковать. Сейчас я ничуть не лучше других, ничем не брезгую. Нужно – жмура обдеру, при необходимости хоть до трусов. Ему уже не надо, а мне жить ещё хочется, хоть и старый, а помирать то не охота, жить охота! Цепляться за каждую возможность, каждый шанс, подбирать каждую крошку, лишь бы не сдохнуть… Нет, я не плохой, не считаю себя плохим. Ты пойми, в жизни нет «белого» и «черного», давай будем реалистами. Есть только «серое». Каждый выживает как может, и не нам его судить. Если, конечно, он не ограбил или убил на глазах невинного человека. Тогда, я счёл бы долгом предотвратить этот поступок, и при необходимости, в зависимости от ситуации, мог бы и убить его, защищая невиновного. В целях самообороны, конечно, при угрозе моей жизни или жизни его жертвы. Да что ты понимаешь в этом…
Дед смотрел на своего пса, который ел труп мёртвого сталкера – отгрыз и так уже практически оторванную руку, начал с кисти – пальцы хрустели как сухой собачий корм. Закончив с кистью, пёс, лёжа на траве обнял её кровавыми лапами, тем самым удерживал её, и с огромным аппетитом продолжил обгладывать.
– Я не буду тебе мешать, отгонять от трупа. Наоборот, грызёшь руку – грызи, а я загляну в рюкзак, да по карманам пошарю, я не считаю это аморальным. Да и вообще, всё в мире относительно.
Пожилой сталкер нагнулся к лежавшему около трупа рюкзаку, открыл его, и вытряс всё содержимое наружу.
– Ого! Вот это улов! Так… что тут у нас: пара консервов, гречневая и перловая каша, чекушка водочки, полбуханки ржаного хлеба, термос… – старик открыл его, понюхал, немного отхлебнул, – вроде чай, чёрный, даже с сахаром. Правда, уже холодный, ведь хрен его знает, сколько здесь валяется этот жмур.
Закончив с рюкзаком, сталкер обшарил карманы его куртки и штанов.
– Смотри, лохматый, – сказал сталкер псу, вытряхивая добро, – пачка сигарет, коробок спичек, нож складной, карманный фонарик. Повезло, даже работает! Так что поживём с тобой ещё, – старик потрепал пса грязной, засохшей, окровавленной ладонью по голове, вздохнул и произнёс радостно, улыбнувшись, – ведь все хотят жить!
Дружба
В Зоне вторую неделю шёл дождь. Холодной, мелкой, колкой пеленой, будто бесчисленное множество иголок, падающих на огромной скорости с неба, искалывали всё живое на своём пути, заставляя живые организмы искать укрытие, прятаться, от этой позднеосенней боли и грусти…
Двое сидели в полуразрушенном небольшом домике у костра, пережидая это естественное природное явление, которое обычно, здесь занимает большую часть суток, в надежде, что когда‑нибудь, дождь всё‑таки кончится, и наступят привычные, и даже немного приятные, холодные серые будни…
Один сидел прям на земле, в коричнево‑сером комбезе и черном маск‑платке, прям по нос, виднелись только отрешённо‑пустые зелёные радужки глаз с мелкими черными зрачками, которые обжила бездонная пустота. Справа от руки, на сырой земле – ломоть хлеба и небрежно вскрытые, консервы со шпротами – верхнюю железную часть вскрывали торопливо, универсальным пятнадцати сантиметровым ножом с бежевой деревянной ручкой, стараясь быстрее добраться до содержимого. Слева – прозрачная, стеклянная, литровая бутылка, с непонятно‑мутноватой жидкостью и тёмно‑серым осадком на дне. Початая. Рядом с ней – два гранёных стакана, наполненные на половину. Поближе