полном призраков прежней, далекой и прекрасной жизни, и она, приперев дверь поленом, бросит печальный взгляд на заросший участок, давно потерявший очертания грядок и клумб, и бросится скорее прочь.
И по дороге на станцию – быстрым шагом пятнадцать минут, но где он теперь, этот «аллюр»! – она старается идти быстро, а все равно выходит почти полчаса, и она снова плачет и плачет.
Так грустно и так тяжело!
А дома она наденет на лицо «хорошее выражение» и скажет родне, что все хорошо. Все хорошо, разумеется! Дом стоит – а куда же он денется? Крепкий же дом, братьями сложенный, с любовью и с толком.
И на участке – ну да, он, конечно, зарос, вы ж понимаете! Но в целом – в порядке. Ничего не рухнуло – ни сливы, ни яблони. Ни дедушкин клен.
Родители будут слушать ее рассказ жадно и внимательно, уточняя детали. А она будет врать, изворачиваться – ну, не скажешь же всей этой правды?
Не скажешь…
А родители будут мечтать, что летом – вот этим-то обязательно – они поедут на дачу. И будет все хорошо!
Они строят планы, но она видит только четырех больных и почти беспомощных, дорогих стариков.
Какая дача, о чем вы? Смешно.
А ночью ей снова станет так тяжело на душе, что она решит позвонить наутро сестре – и…
А что, собственно, и? Сестру давно не волнует все это – здешняя жизнь. Развалившиеся квартиры, разбитая дача. Скудная, некрасивая жизнь – нищета, больницы, перечень лекарств, суп из куриных каркасов, котлеты из пикшы, байковые халаты и теплые кальсоны.
Она живет по-прежнему в сказке – глянцевые фото прекрасного дома с огромными окнами и плюшевыми диванами, чудесного сада с цветущими рододендронами – розовыми, сиреневыми, бордовыми. С дорожками, посыпанными цветным гравием, между огромных кустов разноцветных гортензий.
На фотографиях Эмма моложава, как всегда, подтянута и стройна – узкие, до колена, яркие бриджи, маечки – открытые, тоже ярких расцветок, совсем для девчонок.
Она улыбается – возле яйцеподобной серебристой машины, возле красивой входной двери с колокольчиком, возле огромного гнома – с бородой, в красном колпаке и с хитрой усмешкой – в саду, он караулит Эммин сад и Эммин покой.
Звонит она редко, раза два в месяц, не чаще. И всегда – всегда – предчувствуя Эллины жалобы, начинает примерно так: «Ну? И что у вас снова там? Опять одни ужасы?»
Говорит она это так, что Элла сразу робеет, сбивается и теряется – все скороговоркой, быстро, отчаянно, но…
Эмма ее как будто не слышит. Элла улавливает, как Эмма вздыхает, щелкает зажигалкой, прикуривает и снова вздыхает: «Понятно. А я, собственно, другого от вас и не ждала!»
И это будет сказано так, что Элла смутится, расстроится и замолчит. К чему ей делиться? Зачем? Зачем раздражать счастливого человека? Назло?
И тут вступает Эмма: «А вы что думаете? Что здесь нет проблем? Милая ты моя! – Эмма скажет это с такой иронией, что Элла снова почувствует