она отвечала одинаково: «Спасибо, но… нет, не сейчас». Отвечала после секундной паузы. Впрочем, по тому последнему предложению, что лежало на столе, дать отрицательный ответ Кейт еще не успела.
Дейв знал, на что способна Кейт, когда есть время. На тридцатишестилетие Элизабет она сотворила трехъярусное шоколадное чудо, потратив на его приготовление целый день. В тот вечер, после третьей бутылки вина, две пары сели играть в скрабл, но Кейт с Элизабет саботировали это благое начинание своей несерьезностью, похищая со стола буквы и переставляя слова так, что выходили непристойности. При этом все настолько увлеклись шоколадным тортом, что в конце концов их уже тошнило от сладкого. Дело закончилось зароком повторять такое каждый год.
Но сейчас Кейт сочла за лучшее не делиться своими воспоминаниями с Дейвом. На прошлой неделе Элизабет исполнилось бы тридцать девять.
Сумерки пришли со стрекотом сверчков. Дейв осушил вторую бутылку пива и встал, чтобы отнести тарелки в дом. За ним, неся миски с оставшимся салатом и сальсой, последовала Кейт. Кухня выглядела, в общем, как и всегда, только беспорядка было чуть больше. На столах – посуда и контейнеры, на полках – детские поделки и старые каталоги. Те же две знакомые картины на стене: портрет маленькой девочки с мороженым и вид на два городских особняка. В одном окне мать расчесывала длинные, влажные волосы дочери, а в другом, несколькими футами ниже, веселилась компания, и какая-то женщина заливалась смехом, бесстыдно откинув голову. Кейт не была в восторге от такого подбора – соседство двух этих сцен действовало ей на нервы, неприятно цепляло, и даже сами краски казались слишком густыми и агрессивными.
На холодильнике – все те же семейные фотографии, прикрепленные к дверце алфавитными магнитиками, – снимки, сделанные во время последнего летнего отпуска в Хэмптоне. Элизабет – с длинными, до плеч, выгоревшими платиновыми волосами. Фото со дня рождения Анны (двухлетней давности) и Рождества (с родителями Дейва, сделанное еще раньше). В центре – фотография Элизабет в запахнутом больничном халате, она баюкает новорожденную Эмили и при этом улыбается, как Мона Лиза, преисполненная всей неубывающей радостью материнства.
Кейт стиснула зубы в отчаянной попытке подавить рвущиеся эмоции. Сцена затуманилась, и Элизабет в бледном халате почти потерялась на мягком фоне палаты родильного отделения. Кейт заморгала и выдохнула, стараясь выровнять дыхание. Потом открыла холодильник, убрала молоко и начала медленно сгружать в мусорное ведро остатки начос и сальсы, выигрывая секунды, чтобы украдкой вытереть глаза.
Дейв ничего не заметил. Он стоял, повернувшись к ней спиной, ополаскивая над раковиной тарелки и загружая их в посудомоечную машину. Потом что-то пробормотал через плечо, но слова затерялись в шуме текущей из крана воды. Кейт уловила только «мастерская».
– Извини, что?
– Есть кое-что, о чем тебе нужно знать, это связано с ее увлечением живописью. – Голос звучал бесстрастно,