увенчанной в стороне моря шикарным видом. Также на его территории было обветшалое старое здание, ранее ожидавшее капитального ремонта, а теперь, судя по всему, ставшее нашим убежищем.
– Дерьмо собачье.
– Жееесть.
– И ради этого мы сюда шли столько времени?
Я попричитал от видов этого концентрационного гадюшника вместе со всеми и потянулся вперёд, следом за взявшим «власть» в свои руки вонючим старикашкой.
– Так, нас 8 человек, я пойду получу на всех талоны, ждите здесь.
Пока старик ругался и выбивал талоны, мы пораспрашивали местных о быте. Ничего хорошего мы не услышали. Жрать можно только по талонам. Выдают 1 талон на день. Еда – тоже дерьмо. Только жиденькое. Густое дают элите. Той самой обосранной альфакоманде с нечищенными ружьями и самопалами. Хотя в сравнении с местными бедолагами, смахивающими на бомжей, они и впрямь элита. Налицо классовое разделение общества и большой забитый хер на условия жизни со стороны руководства лагеря. Что ещё мы узнали? Ну, те, кто выходят на задания наружу лагеря, идут с красными повязками с выжженными лазерной печатью номерами, хотя об этом я и сам догадался, глаза у меня всё ещё на месте. Без задания лагерь хрен покинешь. Разве что трупом. Вокруг огромное количество детей, возле каждой такой группы сидят две–три женщины, как наседки, кудахчут и следят за цыплятками. Остальные взрослые, а их, как правило, не больше, чем детей, отправляются на опасные поиски и заработки пищевых талонов. Иначе не прокормить столько бедных, закутанных в обноски детишек. И ведь прошло-то меньше месяца с начала всей это херни. Жееесть.
Сам Ростов оказался более-менее вычищенным. Правда, и некоторые районы в нём сравняли с землёй, используя тяжёлую наступательную военную технику, артиллерию, и, судя по воронкам, ракетное вооружение. Целые районы города в фарш. Кровавый, пыльный и вонючий. И в эти смрадные руины шли отцы, матери, бабушки, дедушки, в надежде добыть хоть что–то полезное. Руководство лагеря оставляло двадцать процентов от найденных продуктов самим людям, забирая и обменивая за бесценок разные найденные редкости на талоны к сухпайкам.
Выйти и сбежать из лагеря можно было, бросив повязку, но тогда за тебя не впишется в случае заварушки ни один из отрядов. Да и в моём лагере много семейных, огромное количество детей. Их – не выпускают. Ни под каким предлогом. Даже если заболел или ещё что–то там ты себе решил. Всему руководству плевать. Или работай, или дети будут голодать. Такой вот выбор без выбора. Единицы, узнав всю правду, валят сразу, а остальные, даже не имея каких–либо привязок, всё равно, как аморфные животные, сидят и, в прямом смысле, ждут у моря погоды. Которая заставит пошевелить их булками и хоть немного запаха надежды принесёт на смену удушающему смраду местного лагеря.
И таких лагерей – десятки. Каждый рассчитан примерно на пятьдесят тысяч человек. А в доме, навскидку, поселится до тысячи человек. Всем остальным – утоптанная земля, куртки, матрацы и порванные палатки – вот и всё, что готово предложить им руководство лагеря.
Нелюди.