вообще был у них скуден: его составляли хлеб с солью, некоторые овощи и одно варево. Если бы и все предлагаемое употреблять, и то не можно бы дойти до пресыщения; но братия и при этом лишали себя всякого довольства. Иные и в трапезу приходили с тем только, чтобы скрыть свое воздержание, и вкусив немного чего-либо, или от всего предлагаемого понемногу, тем ограничивались. Многие имели правилом есть только хлеб с солью и оставались для того дома, любя при том и безмолвие. Иные вкушали чрез день и два (предисл. Иерон).
203. В трапезе и все не жадно бросались на пищу, хотя не могли не быть голодны, приходя в нее, но ждали, пока начнет вкушать смотритель (Иерон. п. 30). Равно и после стола, получив фрукты и сласти, не тотчас и в рот, но ели из того малость по приходе в келию, и это не все. Кроме же этого, никто не мог ничего иметь в келии съестного (п. 79).
204. Воздержание они держали при всех случаях, не в монастыре только, но и вне, – в дороге, на барках и у родных (п. 54). Смотревшие за виноградом, финиками и фруктовым садом не могли начать вкушать плоды раньше чем другие братья, и всегда часть свою получали наряду с другими братьями; также кто бывал в саду и, проходя мимо дерев, нападал на упавший плод, тот не мог его есть, а должен был положить у корня дерева; равно и готовившие кушание никакой себе поблажки позволять не могли (п. 75, 76, 77).
205. Обычные же посты, в среду и пяток, соблюдали с такою строгостью, что если кто проснувшись, ночью под какой-нибудь из сих дней, чувствовал жажду, то он должен был отказать себе в утолении ее (п. 87).
206. Телу не давалось никакого послабления, и только крайняя слабость заставляла оказывать ему какое-либо снисхождение; не только елеем намащать его, но и водою обмывать запрещалось, разве только в крайнем изнеможении (п. 72). Нельзя было также разводить огня особо от общего, какая бы потребность погреться ни чувствовалась (п. 120).
207. Смиренная скромность и степенность. Закрыв очи кукуллием и преклонив главу, брат всякий, шел ли куда, стоял ли в Церкви, или сидел в трапезе и за работою, себе одному и делу своему внимал, не дерзая подсматривать, как молятся, едят или работают другие (п. 7, 30).
208. Не только в Церкви и трапезе, но и за работою никто не мог говорить, шуметь и смеяться (п. 8, 31). Не менее предосудительным считалось заводить смехи, шутки и празднословие, при взаимных беседах, или заигрывать с детьми: все сие и подобное считалось противным честности иноческого звания (п. 151, 166). Одного шутника, из комедиантов обратившегося в христианство и поступившего в обитель, и нередко поблажавшего старой привычке, положено было выгнать из монастыря; и это не было исполнено лишь потому, что пр. Феодор взял его на свои поруки.
209. По той же причине, т.е. честности ради звания, не позволялось им двоим садиться на ослика (п. 109), ни ходить праздно по монастырю, прежде удара в било к молитве или трапезе (п. 90, 178), ни выходить из ряда, когда идут в порядке на работу (п. 65), ни поддергивать слишком левитон, когда мыли платье (п. 69).
210. Взаимная любовь. Хотя из некоторых пунктов устава видно, что всякий должен был держать себя так, как будто он жил один, в духе, однако ж,