за полторы тысячи рублей на Тишинке. Имел одни ботинки, оставшиеся от погибшего на войне брата, зимнее пальто, побитое молью, и порыжевшую цигейковую шапку со смешным названием «пирожок». Все предметы его гардероба сохраняли приличный вид благодаря стараниям тещи Серафимы Васильевны.
От других мужчин, проживавших в нашей квартире, Владимир Сергеевич Ротенберг отличался лишь тем, что брился два раза в день: утром и вечером. Однако, несмотря на это, щетина на его щеках появлялась сразу, как только он выходил из ванной.
Нужно заметить, в нашей квартире существовал определенный порядок, кодекс поведения, который позволял всем жителям на равных основаниях пользоваться коммунальными благами. Стандартные правила были заведены на все случаи жизни.
Если кто-то собирался помыться, он вешал на дверь ванной уведомление: «Белоцерковские с 17 до 19». Или: «Еремины с 19 до 21». Это значило, что первой будет мыться семья Белоцерковских, после них – семейство Ереминых. Соседи неукоснительно придерживались установленной очереди. В ванной, так же, как и на кухне, стояла плита с газовыми конфорками, на ней грели ведра с водой. Так и мылись.
Утром, чтобы умыться, туда выстраивалась живая очередь. Пользовались так же раковиной на кухне и той, что была в коридоре. В туалет попасть было практически невозможно. Именно поэтому в каждой комнате водились горшки или, как их еще называли, ночные вазы.
Наша семья в ванной не мылась. По воскресеньям мы с мамой ходили в баню. Один из таких дней я отчетливо помню. Было ясное морозное утро. Мама обвязала меня поверх пальтишка пуховой шалью, взяла узелок, и мы пешком отправились в баню, которая находилась у ресторана «Метрополь».
Падали снежинки, и я с замиранием сердца ждала приключения, которое продлится до самого вечера, когда мы с мамой вернемся домой чистые, сытые и уставшие. Мимо нас со звоном проносились трамваи, подскакивая, громыхали грузовики. Огромная площадь у Большого театра была завалена снегом. Дворники сгребали его и на волокушах свозили в сугробы.
Очередь в баню заканчивалась далеко за ее пределами, у соседнего дома. Когда через несколько часов ожидания мы с мамой зашли внутрь и уже стояли на лестнице, я потеряла сознание. В этом не было ничего удивительного – в такой духоте многие теряли сознание, а потом, достоявшись, как ни в чем не бывало шли и спокойненько мылись.
Когда мы наконец прорвались в раздевалку, мама оставила меня и ушла мыть лавки и шайки. Потом вернулась, мы вместе с ней отправились в помывочную.
Процесс мытья всегда проходил по одному и тому же сценарию. Мама намыливала меня, окатывала из шайки теплой водой, после чего мылась сама. А я сидела на лавке среди множества голых женщин и думала о том, как мало среди них таких же красивых, как мама. Мне не разрешалось ходить между лавок, я могла поскользнуться или, что еще хуже, подцепить какую-нибудь заразу. Поэтому я сидела на месте.
Потом мама закутывала меня в простынь и выносила в раздевалку. Одевшись, мы спускались вниз и покупали моченые яблоки, которые