тёплые и светлые. Внуки нежно звали её бабкой, правнуки – бабой Та́лей. Роднее, милее и надёжнее этой маленькой кругленькой женщины, от которой всё время пахло домашними пирогами и шаньгами, для нас не было. Она всегда была в работе, в движении. Ей доставляло огромное удовольствие проявлять заботу о ком-то. Мне было двенадцать лет, кода её не стало, но у меня сохранились яркие воспоминания о ней, и даже спустя многие годы я ощущаю духовную связь поколений через неё. Жалею лишь об одном: как же мало я её спрашивала о той далёкой, прожитой ею жизни.
Ещё одна её любимая фраза была: «Да полетай всё в пим дырявый!» Это было для меня более или менее понятно, но также вызывало истерический смех от её прижимистой и яркой интонации. Так же мне было понятно высказывание: «Да, пропади все пропадом!» В моем детском понимании это означало, что уже хуже не куда! Бабка произносила ругательные слова с какой-то невероятной энергией, артистизмом и с таким напором, что нам, её внукам и правнукам, непременно хотелось, чтобы на кухне упало что-нибудь ещё.
Деревенский мат нашей бабки был совершенно не тот, что сейчас, нет – это было какое-то слово, которое придавало яркий окрас её эмоциям. Это слово всегда было к месту, к какой-то ситуации или присказке, чтобы подчеркнуть трагичность или комичность произошедшего случая.
Бабка вечно ворчала, что ку́хонька маленькая и всё-то не там стоит, где бы надо; ей было неудобно передвигаться по ней, ведь фартук её цеплялся за ду́жки вёдер и кухонную у́тварь. Она заматывала фартук за поясок, но тогда её длинная юбка на резинке цеплялась в этой мизерной кухоньке за всё, что стояло на полу. А если закрутить юбку под резинку, было видно, где держатся на ноге хлопчатобумажные чулки. Когда бабка пекла пироги или шаньги в русской печи, она хаотично наматывала на голову старый платок или тряпку так, чтобы полностью закрыть лоб. От палящего огня и жара из русской печи она обжигала себе все лицо. Но лбу доставалось жару больше всего. Всё это напряжение рассеивалось, когда готовые пироги бабка заносила в комнату и с совершенно довольным лицом, не обращая внимания на свой растрёпанный вид, ставила их на стол. На столе уже стояла глиняная крынка с парным молоком. Стол был готов для приёма вкусной деревенской еды.
По темпераменту бабка была ближе к холерику. Особенно это было заметно, когда она сильно нервничала. Иногда только по её взгляду было понятно, что надвигается гроза. Когда она ругалась или ворчала на кого-нибудь, её глаза метали молнии от одного человека к другому. Ворчания длились по несколько минут и утихали с улыбкой на лице. Все её недовольства всегда сопровождались матерными ругательствами, от которых внуки и правнуки покатывались со смеху. Мы часто прислушивались к её ворчаниям, чтобы вновь посмеяться над тем, как она ругается.
При всей её ворчливости дома с людьми она всегда была приветлива и улыбчива. Прежде чем сказать своё фирменное «нда́сте» (что означало «здравствуйте»),