успел он плюхнуться на отполированную сотней задниц деревянную скамью, как Илюха заговорщицки спросил:
– Статью-то про Альку Матросову уже написал? Ты же знал её вроде? И клинья к ней подбивал? Шуры-муры, чтоб не дохли ваши куры…
Илюха подмигнул и маслено заулыбался.
Санёк с трудом сдержался, чтобы не сморщиться. Шутки у Илюхи всегда были идиотские. Да и, по чести сказать, шуры-муры с Алькой у них не случились. Не то чтобы это сильно его задело, но лёгкая обида в душе осталась. Поэтому Санёк слегка скривился и чуть было не спросил, что случилось с Алькой Матросовой, но в последний момент укусил себя за язык. Раз Илюха спрашивает, то это точно неспроста. Что-то Санёк пропустил… И явно – интересное. Он напустил на себя важный и таинственный вид, чуть улыбнулся, буркнул Илюхе что-то неопределённое и поспешно смылся из столовки, чтобы тот случайно не заподозрил чего. Вот будет новость, если выяснится, что ведущий криминальной колонки «Правды N-ска» не в курсе последних новостей.
Поминутно оскальзываясь на обледенелом тротуаре, Санёк припустил в Центральное отделение милиции, ругая себя последними словами: просидел у телефона без толку, прождал у моря погоды, а в газетном деле так нельзя. Чуть отвлёкся – и тебя лихо обошли на повороте более расторопные коллеги.
На деле всё оказалось ещё хуже, чем предполагал Санёк. Пропустил он важное даже не сегодня, а ещё вчера. Пока за следователем из Москвы гонялся. Как только он отбыл на вокзал встречать товарища Иванова, Ожаров с группой выехали на труп. Той самой Альки Матросовой. И последней жертвы N-ского Потрошителя.
Санёк даже зашипел от злости. От злости на самого себя. Да, вчера он намерзся на вокзале и совсем расклеился. Поэтому вместо того, чтобы вернуться в отделение, позорно поехал на трамвае домой, где, как последний мещанин, ел ложками мёд и запивал его чаем из заваренной малины. А потом, вспомнил Санёк с омерзением собственные действия, парил ноги в горячей воде с горчицей. Как будто он не рупор советской власти, а мелкобуржуазный элемент. Как будто не он три года назад слушал, как молодая и симпатичная мотальщица из третьего цеха звенящим от волнения голосом читала на концерте, посвящённом Победе Октябрьской революции, очень правильное стихотворение: про кронштадтский лёд, сабельный поход и настоящую жизнь8! Ух, какое стихотворение! Мороз по коже и вперёд, только вперёд!
Ведь именно тогда он понял: писать про надои и опоросы – не его. Раз на фронт не попал, раз мировой революции пока нет, то он, Санёк, пойдёт на передний край мирной жизни. Будет помогать советской милиции с преступностью бороться.
А вчера рассиропился хуже девчонки. Подумаешь, сопли! Подумаешь, горло болит! Пацаны вон в гражданскую полками командовали, в штыковую атаку ходили! А он от глупого насморка такое событие пропустил. И ведь непонятно, где простудился-то! Впрочем, это сейчас уже и не важно.
В милицию его не пустили. Дежурный злорадно усмехнулся и припечатал:
– Не велено!
Санёк