ни ждал девочек возле школы,
так и не выменял, глупый,
на поцелуй.
Мама
Мама моя – инженер, изучала водоснабжение —
карандаши, чертежи, наглаженные рубашки —
по специальности ровно год.
А потом – девяносто первый,
и кто говорит о работе,
когда и страна пропала в небытии.
Мама моя – кружевница: белые лошади,
цветущие орхидеи, птицы,
летящие в объединенную Германию.
Кто говорит о зрении,
когда дочери три и ей снятся
летучие корабли, крыши Стокгольма
и Изумрудный город.
Мама моя – хореограф,
полководец танцующих второклассников
ко Дню Победы и Дню учителя.
Днем ритмика, вечером шейпинг —
кассетный магнитофон, родинка Синди Кроуфорд.
Кто говорит о детях, росших в дефолт:
мама моя – принцесса,
платье из тюля, корона из мишуры —
открытку от Деда Мороза
графическим почерком растерянно
подписала.
Белые паруса, черное море
Очки у дяди Вани были совершенно кошачьи – круглые и зеленые, для пущего сходства подклеенные изолентой. Короткий рукав летней рубахи являл миру поплывший от времени рыбий хвост. На голени красовался белесый шрам, оставшийся от когтей амурского тигра. А главное – у дяди Вани была гитара. И если все встречавшиеся в то время гитары носили банты, дяди Ванин уж точно был самый красивый.
– Полный вперед! – объявлял он, выходя из подъезда. И все окрестные бабульки тотчас же принимались на пироги зазывать. Вот только на чужие пироги дядя Ваня не велся, сам пек и местных ребятишек подкармливал. Особенно хорошо удавались рыбники. Их тетя Катя пуще прочих любила, вот он и старался. Говорил еще:
– Палтуса давай, а то уж больно красота моя стала костлява!
– Ты ж, старый, небось, как всегда, с гитарой уснул, – смеялась тетя Катя да календарь настенный вешала.
Вот как у них водилось – две тысячи третий год, значит, белые паруса, черное море.
Сама тетя Катя вышивкой увлекалась, могла и осьминога, и медузу, и мавку какую вышить. Говорила еще, что изнаночная лицевой главней – всю правду о человеке показывает. Говорила: как стежок шьешь – так и замуж пойдешь. Говорила: чужие дети, зато внуки свои.
И Маринушка своя. Даром что в самый темный час приехала – сумеречная дяди Ванина дочка. Все к тюрьме городской бегала. По ночам от любви кричала, не ела ни черта. Тетя Катя уж ей и щи, и кулебяку, и шарлотку с яблоками – ни в какую. Умом ехала девка, лицом темнела. Думали, сгинет. Ан нет.
Пришла однажды расфуфыренная как павлин и говорит: «Рыбников хочу папиных!» Ну, дядя Ваня рад был стараться. Тесто замесил, начинки целую гору. В палтуса она ножовку и спрятала. В газетах писали – побег, мол, из городской тюрьмы, покушение на сотрудников, сообщница в розыске. Словом, так метко Маринушку расписали, что дядю Ваню удар хватил. Отпели его потом по всем статьям, как полагается, заодно и хвост – как выяснилось, русалочий – отпели.
Маринушка