всё преображалось вдруг – так, словно подан знак, – и звук сулил мелодии начало.
И, за мелодией вослед, блаженный разливался свет, чтоб дольше музыка звучала.
И не какие-то юнцы, птенцы, пускай и молодцы, стихи собравшимся читали – но их поэты. Их! И все – богемный цвет во всей красе – прекрасно это понимали.
Ко времени СМОГа у каждого из нашей чудесной двоицы имелся уже, представьте, внушительный свод стихов.
Не какой-нибудь там несчастный десяток-другой текстов.
Сотни стихотворений и довольно больших поэм.
Вот что людей поражало. Прямо-таки озадачивало: как же это они, такие молодые, успели, сумели?
А вот, между тем, успели.
Так судьба вела. И сумели.
Молодость я вижу, явленную вновь.
Двоица премудрости – Истина, Любовь…
С Кублановским, которого звали мы все по-свойски, запросто, Кубиком или просто-напросто Кубом, получалась уже какая-то на поверку слишком условная, не совсем понятная троица.
С натяжкой, конечно. С большой.
Разве что – с доброй душой.
Но такой вариант, хоть Губанов и ворчал иногда на Куба, и претензии разнообразные, обоснованные вполне, к нему нередко высказывал, нас тогда почему-то устраивал.
Это несколько позже картина изменилась нежданно. Да как!
Но об этом – нет, не сейчас, как-нибудь, при желанье, потом.
К основному ядру СМОГа приросло такое количество народу, что вспомнить всех сейчас я не в состоянии.
Да и незачем нынче, наверное, их, бесчисленных, вспоминать. Многие, большинство, со временем незаметно, исподволь как-то, естественно, без излишнего шума, тишком, отсеялись или стали успешно весьма работать в далёких от литературы, новой, оригинальной, и новейшего, авангардного, современнейшего искусства, за которые в оны годы столь активно и страстно ратовали, с практической точки зрения удобных для них областях.
Назову, с отбором сознательным, по причинам весомым, некоторых наших былых соратников, жизнь и судьба которых определилась в той или иной мере под знаком гостеприимного, свободолюбивого СМОГа…
…И тут я прервал свой рассказ.
По всего-то одной-единственной, но зато уж важной, такой, что важней не бывает, пожалуй, мистической прямо, причине.
Я понимал, что должен, нет, просто обязан сказать о СМОГе – по-своему, то есть так, как сказать в состоянии в наше время лишь я один.
Больше – некому говорить.
Да никто и не знает всего, что известно мне, потому что, хоть и живы другие смогисты, не они ведь создали СМОГ.
Я отчётливо понимал, что следует мне написать – пускай для начала, пока что, хотя бы простенький текст, познавательный, что ли, в хорошем, понятное дело, смысле этого слова, – нечто вроде своеобразного, нужного пояснения – для интересующихся, благо их много, а толком никто ничего не знает.
Потому и приходится мне – отдавал я себе отчёт в этом – не напоминать, а сызнова всё объяснять.
Растолковывать даже – чтобы